Черная рука - Стефан Толти

разозлило Лупо и его сообщников, что он прислал в контору детектива своего адвоката, уведомившего Петрозино об уголовном деле о клевете, которое на него заведут, если он не прекратит очернять имя клиентов адвоката.

Но Петрозино, уверенный в надежности своих источников информации, не унимался. Он задался целью изгнать Лупо и его банду из Нью-Йорка. Наконец уголовник-бонвиван нанес ответный удар. Он сообщил друзьям и подельникам, что если Петрозино не прекратит свою агитацию, то он, Лупо, жестоко его накажет. Вскоре весть об угрозе разлетелась повсюду.

Однажды днем, когда Волк, одетый, как обычно, в дорогой, сшитый на заказ костюм, проводил время в своем магазине, наблюдая за работой персонала, внезапно открылась входная дверь и в сверкающий первый этаж зашел Джозеф Петрозино. Детектив с интересом осмотрел груды пармской ветчины и сыра Азиаго[403], после чего подозвал к себе Лупо. Волк подошел. Петрозино наклонился и тихо сказал ему несколько слов. Но прежде чем Лупо успел ответить, правый кулак Петрозино ударил Волка в лицо, повалив тем самым на пол. На глазах у сотрудников и посетителей магазина Петрозино стал жестоко избивать Волка прямо на полу его великолепного заведения[404].

В ближайший месяц коляску Лупо (и ее владельца, щелкающего кнутом над безупречно белой лошадью) больше не видели на Мотт-стрит. Петрозино выгнал Волка из города. Год спустя торговец подал заявление о банкротстве.

Мало кто, столкнувшись с начальником Итальянского отряда, мог забыть этот опыт. Некий видный политик из Палермо по имени Раффаэле Палиццоло объявил однажды, что приедет в Нью-Йорк, чтобы помочь своим соотечественникам в борьбе с «Черной рукой». Двадцать тысяч сицилийцев, многие из которых носили нагрудные значки с изображением Палиццоло, встретили его корабль у причала и бурно приветствовали, когда тот спускался по трапу. Но Петрозино выяснил, что Палиццоло имел довольно сомнительную репутацию на Сицилии, где его знали как «короля мафии». Однажды его даже приговорили к тюремному заключению за убийство. Его противостояние «Черной руке» было не более чем фарсом. Детектив неотступно следовал за Палиццоло от мероприятия к мероприятию, срывая его выступления и объявляя ошеломленным толпам иммигрантов истинную историю этого человека. Однажды ночью он даже постучал в дверь гостиничного номера политика, чем «вселил в того некоторый страх»[405].

После нескольких недель противоборства политик прервал свой визит и сел на корабль обратно в Европу. Палиццоло подошел к борту отходящего судна и скорбно посмотрел сверху на пирс – на родственников и доброжелателей, махавших отъезжающим пассажирам. Осмотрев горизонт, затем толпу, Палиццоло пришел в изумление, разглядев среди толкавшихся внизу людей знакомую фигуру: Джозеф Петрозино стоял среди толпы, будто политик был его любимым племянником, отправляющимся в обратное путешествие в Старый Свет. Палиццоло уставился на детектива с закипающей яростью. Прежде чем корабль направился к океанским течениям, он поднял кулак и помахал им Петрозино, крикнув удаляющейся фигуре: «Если ты когда-нибудь окажешься в Палермо… да поможет тебе Бог!»

10

Однажды родиться, однажды умереть

В интервью, уличных стычках и столкновениях с Обществом Петрозино задавал тон в общении с «Черной рукой» – и это был тон неповиновения. Глава Итальянского отряда настаивал, чтобы его соотечественники сопротивлялись убийцам, чего бы это им ни стоило. К тем, кто платил, он относился с почти беспощадным презрением. Бывали времена, рассказывал итальянский журналист, когда детектив испытывал «больше ярости по отношению к жертвам, чем к преступникам»[406]. И дело было не в том, что Петрозино не умел сочувствовать, – он очень хорошо понимал ужас, который охватывает человека, когда тот вскрывает письмо от «Черной руки». Он и сам испытал это чувство. Но относясь к собственной смерти как к чему-то почти неизбежному и на самом деле давно назревавшему, он отказывался понимать людей, которые пытались спастись, поступая, по его мнению, безответственно. Возможно, он считал так потому, что у него не было своих детей. Однако недоумевал он искренне.

Стоит отметить, что сдавались не все. Вдохновленные детективом или под влиянием собственного чувства праведного возмущения, многие итальянцы на Манхэттене и по всей стране говорили Обществу «нет». Среди людей, последовавших примеру Петрозино, был и Джон Боцзуффи. Его история – одна из сотен подобных.

Боцзуффи «сделал себя сам», став видным банкиром в маленькой итальянской колонии в Верхнем Ист-Сайде[407]. Однажды к нему пришли трое мужчин. Первый, мистер Кристина, был сапожником, владеющим процветающей мастерской и зарабатывающим достаточно, чтобы нанять трех помощников. Он получил написанное красными чернилами письмо, обещавшее, что «Черная рука» выпьет его кровь, если он не отдаст им определенную сумму наличными. Второго, мистера Кампизи, владельца продуктового магазина рядом с мастерской сапожника, предупредили, что его порежут на мелкие куски и утрамбуют в бочку, если он не покинет город. Недалеко, на Первой авеню располагалась парикмахерская третьего мужчины – мистера Фашиетты, которую незадолго до этого частично разрушила бомба. Все трое дружили с Боцзуффи и пришли в его банк на Седьмой авеню с просьбами о помощи. Жертвы подумывали заплатить или сбежать из города. Им казалось, что иного выбора нет. «Клянусь Божьей Матерью, – воскликнул мистер Кампизи, – я уберусь отсюда до того, как они убьют меня или похитят кого-нибудь из моих детей!»

Банкир понимал их панику. У него был бизнес (он обслуживал итальянских клиентов), и он был отцом семерых детей, старшего из которых, Антонио, назвали в честь деда, который перевез семью в Америку, «и работал чернорабочим в котлованах на улицах Нью-Йорка в 1872 году, чтобы дать старшему сыну шанс получить образование в государственной школе». Сам Джон начинал с билетера в надземном метро и пробился в люди, подрабатывая на стороне нотариусом. Накопив денег, он купил небольшой продуктовый магазин, затем перешел к страхованию и банковскому делу. Путь наверх был труден, но Боцзуффи добился уважения своей неизменной честностью. Он гордился возвышением своей семьи, будучи при этом итальянским патриотом и горячим поклонником Америки. «Я не стыжусь ни своего народа, ни семьи, ни страны, – подчеркивал он. – Но я американец благодаря поту своего отца».

Вскоре письма от Общества стал получать и он сам. Но уступить было немыслимо. Если бы Боцзуффи капитулировал, резко упало бы качество жизни его семьи, им пришлось бы переселиться в один из вонючих многоквартирных домов, настолько пораженных инфекциями, что один журналист того времени написал, что благодаря им «Нью-Йорку вполне можно было бы присвоить титул Города живой мертвечины». Тогда Антонио и другим детям пришлось бы повторить судьбу их дедушки. Во всем этом было и нечто большее: это стало бы оскорблением для его