Врата тайны - Ахмет Умит

Однако это явно не была та степень опьянения, которой можно достичь благодаря «двум бокальчикам». У мамы был сахарный диабет и повышенное давление. Перед моим отъездом врачи поставили ей вдобавок диагноз «кардиомегалия».

– Мамочка, ну зачем ты так делаешь? Это же для тебя верное самоубийство!

Она обиженно и зло пробормотала:

– Ну как я могу в такой ситуации удержаться?

Ну вот, несмотря на чудовищное самочувствие, мне теперь еще и с ней придется разбираться.

– Пожалуйста, не говори такого, – упрекнула ее я, – ну зачем тебе совершать самоубийство? Что такого страшного произошло?

– Что такого страшного? – голос ее был полон боли. – Ты что, не понимаешь? Один за другим уходят те люди, которых я любила! Сначала твой отец, теперь Мэтт, я осталась одна-одинешенька на этом свете!

– Одна-одинешенька? А как же я?

– Ты… Ты удивительная девочка, но у тебя уже давно своя жизнь. Ты должна жить ей. Забудь обо мне думать в своих Коньях…

Она очень расчувствовалась, была готова заплакать. Что происходило с этой женщиной?

– Мам, что ты пытаешься этим сказать?

– Вот только не говори мне, что это не ты сказала Найджелу позвать меня на ужин. Я еще не настолько старая, чтобы не понимать простых вещей.

– Не говорила я ему ничего…

– Карен, хватит! Ты совершенно не умеешь врать. Это в тебе от отца. Найджел позвонил мне из-за тебя. Конечно, ничего плохого ты не сделала. Думаю, он вполне мог бы позвонить мне по своей воле, но ты знаешь мужчин, они немного туповаты. Им надо обо всем напоминать, даже хорошо, что ты напомнила. Не пытайся только сейчас все отрицать. Мне очень понравилось, что он меня пригласил. Ты знаешь, как я люблю твоего милого негритеночка. Без шуток, он очень хороший человек. Теперь таких мужчин очень сложно найти.

– Мамочка, пожалуйста, не пей больше, – взмолилась я, – ну хотя бы ради меня. Посмотри, как это меня расстраивает.

– Расстраиваться не из-за чего, лапочка, – сказала она, стараясь придать голосу твердость. – Я в порядке. Много и не пила. Всего-то два стаканчика. Ладно, вру, четыре. Но не больше. И не собираюсь пить еще. Повешу трубку и рухну спать. А ты там чем занята? Как дела в Конье? Сильно изменился городок?

В ее голосе слышалась тоска. Она, должно быть, вспомнила прежние дни.

– Изменился, конечно. Появились широкие проспекты, кое-где есть высотки.

– Они все убивают, – грустно пробормотала мама, – уничтожают всю прежнюю красоту. И так во всем мире. Варварство, грубость, стяжательство. Хоть бы кто появился, кто может спасти этот мир от людей, думаю я иногда. Хоть бы появился кто-то, кто вырвет эту прекрасную планету у нас из рук.

– Нет, в Конье все на самом деле не так уж и плохо. Очень много старых зданий сохранили. Есть красивые светлые проспекты. Мавзолей Мевляны на месте, как и мечеть напротив него.

– Обитель в порядке?

Она, видимо, говорила о том доме с садом с надгробными плитами с навершиями в виде чалмы, в котором я была с отцом в детстве. Но чтобы разговорить ее, я разыграла непонимание.

– Ты о чем?

– Ты не помнишь? Обитель, в которой жил твой отец. Мевлевихана. Там я его в первый раз увидела, он там танцевал.

Мне вспомнились слова Меннана: «Мевлеви не любят, когда сема называют танцем».

– Ты про радение?

Она передразнила меня:

– Я про радение. – В ее голосе прорезалось умиление: – Папина дочка. Пойраз тоже расстраивался, когда я называла сему танцем.

– Мам, а я была в той обители? Я сейчас серьезно спрашиваю, не могу сама вспомнить.

– Была ли ты? Ну откуда мне знать, мы вместе в Конью никогда не ездили. Но отец тебя наверняка туда водил. Это же был его дом.

– Дом?

– Да, его родной дом. Не пытайся мне только сказать, что ты этого не помнишь.

Я замолкла, и она поспешила иронично среагировать на мое молчание:

– Вот, доченька, кажется, старческая деменция у тебя началась раньше, чем у меня. В младенчестве его оставили под дверью обители. Ты что же, не помнишь совсем эту историю?

Я действительно ее совсем не помнила. Видимо, подсознание поспешило стереть из моей памяти некоторые факты, связанные с отцом, или же не стерло, но запрятало так глубоко, что я не могла снова вытащить их на свет божий.

– Начни, пожалуйста, рассказывать, может быть, я вспомню.

Мой голос убедил ее в искренности моих слов.

– Странно, – пробормотала она удивленно, – как ты можешь этого не помнить? Мы сто раз это обсуждали. Это же еще и история про имя твоего отца.

– Про имя?!

– Похоже, действительно не помнишь. Очень странно…

Да, это было так, и мне тоже это не нравилось.

– Странно, но вот забыла я. Давай уже рассказывай, как отец получил свое имя.

– Хорошо, хорошо, рассказываю.

Она будто протрезвела. Возможно, действительно не врала и выпила совсем немного.

– Итак, твой отец был совсем ребенком, когда его семья, о ней, кстати, ничего не известно, неясно по какой причине в корзинке подкинула его под дверь обители Мевлеви. Это были последние дни декабря, стоял страшный холод. Если бы ребенок оставался на улице больше часа, то замерз бы до смерти. Но тут, откуда ни возьмись, поднялся сильный северо-восточный ветер, турки называют его пойраз. Он дул прямо в дверь обители, бился о нее, словно спешил сообщить важную новость. Кто-то из тех, кто был внутри, услышал этот звук. Подумал, что в дверь действительно стучат, и пошел открывать. А там заметил младенца в корзинке. То есть твоего отца. Дервиш забрал его внутрь. Послушники сразу решили, что этот ребенок – посланный свыше добрый знак. Шейх по имени Хикмет усыновил его и растил как собственного сына. И чтобы поблагодарить ветер, спасший мальчика, назвал его Пойразом.

Да, что-то такое я смутно припоминала, сложно даже назвать это воспоминаниями, как будто у меня перед глазами промелькнули какие-то бессвязные обрывки фотокарточек. Сильный ветер, подхватывающий мелкий снег и бьющий им человека, словно плетью. Мужчина, отец мальчика, пытающийся от стыда из-за содеянного спрятать лицо не только от всех людей, но и от снега и ветра. Спящий в корзинке ребенок, не подозревающий об окружающем его безжалостном мире, предательстве отца и собственной беспомощности. Сумасшедший ветер, со всей силы бьющий в дверь то ли от злости на все человечество, то ли от желания спасти ребенка. Ветер, спасший Пойраза, а в каком-то смысле подаривший жизнь и мне. Дервиш со светлым лицом, открывший дверь и обнаруживший у своих ног ребенка в корзинке.

– Наверное, отец