Обманщики - Джон Мастерс

Улыбнувшись, он ответил на вопрос Джемадара: «Я женился».

Джемадар похлопал его по плечу. «И не мог оставить ее ни днем, ни ночью столько лет? Ну, ну! Теперь ты вернулся и по-прежнему один из величайших. Вам просто нужно немного практики — и в речи тоже. Только практика приводит к совершенству. Даже вам придется заплатить за эти годы в постели!» Он рассмеялся, подмигнул и выскользнул с поляны.

Через две минуты Уильям вернулся в рощу, усиленно размышляя. Когда он приблизился к первым большим деревьям, Пироо поднялся из ниоткуда, коснулся его руки и сунул ему в руку связку веток. «Чем вы занимались все это время вдали от лагеря? Ты настолько хорош, что можешь игнорировать весь здравый смысл?»

Уильям посмотрел вниз и увидел, что маленький человек яростно зол, его большие уши дрожат и краснеют. Он, в свою очередь, рассердился и вскоре ответил: «Я не собирал дрова. У меня жидкий кишечник».

«Тогда где твой лотах?»

Пироо сердито посмотрел на него, и его сердце сжалось. Это было бы действительно глупым объяснением для любого праздного спрашивающего. Он вспомнил, что Пироо не был на поляне во время молитв. Как офицер, он, вероятно, обычно присутствовал. Кроме того, Уильям увидел, что Пиру использовал черный румал, и угол его был виден; так что Пиру был самоучкой. Из-за него Пироо вылетел в низшую лигу, и Пироо очень завидовал.

Он хотел извиниться, но не мог найти слов, поэтому взял дрова, пошел к себе домой, присел и начал разжигать свой угасающий огонь.

Хусейн находился немного в стороне, повернувшись спиной и склонившись над собственным огнем. Уильям прошептал, пытаясь говорить тихо, как Обманщики: «Вы слышали это на поляне с Джемадаром?»

«Да».

«Все было в порядке?»

Хусейн яростно ударил небольшим горшком по огню. «Хорошо? Это зависит от обстоятельств. Вы понимаете, что вывих запястья не может длиться вечно?» Уильям увидел, как у него трясутся плечи, и подумал, что он рыдает.

Они начали есть. Наваб ел, сидя на ковре у ревущего огня в шестидесяти футах от дома Уильяма. Пожар был настолько сильным, что его прыгающее пламя превратило рощу в амфитеатр красного света. Чистые стволы бижасалей стояли, как столбы в круге, читается с одной стороны, индигово-синий — с другой. В лагере преобладал звук потрескивающих ветвей. Все путешественники ели, и единственные голоса, которые можно было услышать, были тихими и неторопливыми.

Закончив, Уильям вымыл кастрюли в воде, вытер их грязью со дна ручья и пеплом с огня и присел на корточки, словно разговаривая с Хусейном, но Хусейн только посмотрел на него большими грустными глазами и пошевелил губами, но не произнес ни слова.

Медленный звон цитры звенел под деревьями, донося до путешественников мелодию северной песни о любви. Наваб возлежал в шелковом одеянии на ковре, поднеся трубку кальяна ко рту. Старый телохранитель присел у его ног. Справа изображены три жены наваба в виде неподвижных, безликих фигур за ширмой из золотой марли, висящей между двумя деревьями. Со всех уголков рощи путешественники дрейфовали по траве к музыке и свету. Уильям поднялся на ноги и посмотрел на Хусейна. Хусейн кивнул.

У костра это было очень похоже на сцену в роще недалеко от Кахари, где они наблюдали за убийством сикха и его сына. Ночью в дороге всегда было одно и то же, потому что путешественники всегда отдыхали в этих рощах, разжигали костры и сидели вокруг них. Но сегодня вечером здесь было больше людей, и Уильям знал, что произойдет, и боялся этого, но не мог желать, чтобы это исчезло. Он исследовал свой разум и не нашел желания предупреждать наваба о своей судьбе. Он ждал сигнала с грызущим рвением.

Именно Джемадар играл на цитре. Толпа вокруг костра сгустилась. Прежде чем сесть на корточки, каждый вновь прибывший совершал низкий салам навабу и в направлении золотого занавеса. Глаза наваба были полузакрыты, и он кивнул головой в такт музыке. Джемадар тихо пел:

«Луна северная, руки твои — цветы лотоса,

Луна северная, твои губы — лепестки роз,

Лепестки прочнее стали,

Лепестки, которые касаются стали,

И согни его, и сделай его слабым.

Луна северная, с темными глазами, светит мне!

Луна севера…»

Его голос колебался вверх и вниз по хроматической гамме, скользя от ноты к ноте, скользя, удерживаясь. Цитра звенела и звенела, огонь трещал. Зрители расслабились на своих местах и вздохнули.

В конце они хлопнули в ладоши, ударив их друг о друга по запястьям тихим шепотом признательности. Наваб густо сказал: «Играй дальше! Как тебя зовут, Хаджи? Худа Бакш? Скромный ювелир! Ты — бюльбюль и достоин того, чтобы тебя посадили у уха короля в Дели. Играйте, пойте!»

Джемадар начал еще одну песню, тихую, приглушенную и грустную.

«Птица равнин поет на рассвете.

Кто услышит одинокую птицу утром?

Но ты, любовь моя…?»

Он пел притчу о трагедии любви, отчаянной и бесконечно долгой. Половина зрителей задремала. Другие закрыли глаза и мягко покачивались на каблуках в ритмах, едва различимых для уха Уильяма. Певица пела тише и тише. Со временем, под оцепенение песни, люди медленно, словно лунатики, передвигались по роще. Двое стояли, завороженные, за ковром наваба, еще трое — по бокам золотой ткани, но не так близко, чтобы старый слуга счел нужным сказать им держаться на расстоянии.

Певец пел так тихо, что его можно было услышать только потому, что в остальном царила полная тишина. Пожар был тихим. Традиционный для этой музыки гнусавый вой вырвался из голоса певца. В той же тихой тональности, но своим обычным тоном он сказал: «Звезды ярко сияют».

Внезапным блеском молнии Обманщики нанесли удар. Вокруг костра разлетелись ткани, румалы, которые Уильям видел освященными. Мужчины, поодиночке или парами, прыгали позади своих жертв. Рядом с Уильямом в дремоте наклонился вперед маленький сонный человек; а за ним — аскетичный джентльмен, пригласивший наваба в рощу. Нежное лицо джентльмена замерло от убийства; он взмахнул румалом правой рукой. Утяжеленный конец с рупией в нем закрутился вокруг шеи маленького человека и попал ему в левую руку. Запястья душителя были повернуты внутрь и прижаты друг к другу. С диким взрывом усилий он щелкнул запястьями внутрь и вверх, голова маленького человека дернулась назад, ужасная паника смешалась со спокойствием сна на его лице. Лицо душителя сжалось в свете костра, он