Последний Туарег - Альберто Васкес-Фигероа

Добрый и услужливый имам часто приходил утешить Галию Мендалу в самые тяжелые моменты, проявляя такую доброту, человечность и теплоту, что ей удавалось обрести мир с собой, смиренно принимая тяжкую ношу, посланную Господом.

Иногда он оставался ночевать в гостевой комнате, но перед сном они садились во дворе, обсуждая события дня и сожалея о ходе мира, где одна его половина, казалось, двигалась с безумной скоростью, в то время как другая застряла или даже откатывалась назад.

– В прошлом месяце я был в лагере беженцев, когда мне позвонил друг, чтобы сказать, что он находится на Гран-при Монако, – однажды поделился с ней Бабангаси. – Мне показалось невероятным, что в тот момент, как он слышит рев моторов в Монте-Карло, я слушаю стоны девочки, умирающей от голода за тысячи километров отсюда… – имам сделал резкую паузу, сжав кулак, и добавил: – Эта несправедливость должна закончиться! Наша обязанность – строить лучшее и более справедливое будущее.

Теперь писец был вынужден признать, что если за этими благородными мыслями, спокойным обликом и твердостью убеждений скрывался хитрый лицемер, подстрекающий террористов к резне, то он заслуживает примерного наказания.

Незабываемый свадебный праздник закончился, молодожены отправились в медовый месяц, гости разъехались по домам, а перемирие завершилось. В любой момент новый заминированный автомобиль мог взорваться в каком угодно месте города.

– Хорошо… – прошептал он, боясь, что жена услышит. – Мы покончим с этим обманщиком, но я не хочу, чтобы Галия узнала, каким подлецом был тот, кто её утешал. Ей будет стыдно, и она будет права, – казалось, писец подавлял в себе гнев и разочарование от того, что его так долго обманывали. Однако вскоре он смирился и, подняв руку, добавил: – Я согласен, только если это сделаю я.

Гацел Мугтар сразу же возразил.

–Я уверен, что ты мог бы это сделать, но я никогда бы не справился с твоей работой, потому что мне бы и в голову не пришло, что свадьба – это идеальный предлог для того, чтобы египетский дантист осмотрел канадского террориста посреди пустыни.

–Тебе бы это не пришло в голову, потому что никому бы не пришло в голову поручить тебе написать приглашения, – спокойно ответил его собеседник. – Когда что-то начинает пахнуть подозрительно, первым делом нужно не выяснять, «чем именно пахнет», а понять, «откуда идет этот запах», потому что это дает три подтверждения: зрение, осязание и обоняние. Я родился в Кидале, всегда жил в Кидале, знаю здесь всех, чувствую, когда что-то выходит за рамки норм Кидала. А так как тот, кто поручил мне написать приглашения, был Мулей Массури, которому я никогда не доверял, мне это сразу показалось подозрительным. – Он громко фыркнул, как будто изрек неоспоримую истину. – Согласно самым строгим социальным правилам, союз двух самых могущественных семей региона не организуют за одну ночь, если только невеста не беременна. Но, насколько мне известно, она не была беременна, так что мне оставалось только связать все ниточки воедино.

–У меня бы не было никаких ниточек, которые нужно связывать, потому что я мало что знаю об этом городе, его людях, их обычаях или идеологиях, – заметил туарег. – То есть, ролями мы точно не поменяемся: твоя задача – предоставлять информацию, а моя – убивать. К тому же тебе надо заботиться о двух жизнях – своей и жизни Галии.

–И всё же я считаю, что тебе стоит держаться в стороне, потому что ты представляешь эттебель, а многим его членам не понравится, если ты убьёшь «человека Божьего», основываясь только на признании умирающего террориста.

–Правду говорят, когда умирают.

–Или не говорят! – возразил писец, в голосе которого всё отчётливее звучала тревога из-за возможных последствий этого непростого дела. – Одно дело – ликвидировать Сада аль-Мани, что вызовет всеобщее одобрение, и совсем другое – убить уважаемого морабита, которого многие считают святым. Нам нужно найти способ, чтобы не оскорбить наших людей и не рисковать их расколом.

19

Ему нравились чистокровные верблюды: высокие, стройные, с длинными ногами, которые позволяли им бегать, как газели, и блестящими горбами, полными плотного жира, который служил большим запасом энергии для долгих путешествий.

Кафир Тарак, родившийся и выросший среди этих животных, так как его отец был верблюдоводом, обожал таких зверей. Однако было известно, что он редко их покупал.

На рынке он подходил к группам продавцов, которые даже не утруждали себя расхваливанием своих животных, зная, что тот, кто платит сразу и без торга, выбирает лишь те экземпляры, которые другие покупатели не взяли бы даже даром.

Если бы речь шла о лошадях, можно было бы сказать, что Кафир Тарак не искал горячих скакунов для соревнований на ипподроме, а предпочитал крепких и послушных тяжеловозов, способных преодолевать сотни километров без сбоя в шаге и без агрессии к погонщикам.

Его караванам нужны были смиренные, терпеливые и выносливые животные. Поэтому, выбрав одного, он сразу же помечал на спине животного точный вес, который оно должно было нести.

– Часто лишние десять килограммов – это разница между тем, чтобы верблюд шел спокойно весь день, и тем, чтобы он сбрасывал груз каждые три часа, задерживая остальных, – объяснял он. – Тот, кто считает, что все верблюды одинаковы, так же глуп, как и тот, кто думает, что все люди одинаковы. Если определить, какая работа подходит каждому, и не перегружать его, всё будет работать лучше.

С такой философией и доказанным мужеством, которое позволило ему проникать в самые негостеприимные пустыни, прокладывая новые маршруты и иногда занимаясь контрабандой – что совсем не считалось зазорным в приграничном регионе, – Кафир Тарак сколотил солидное состояние и заслужил уважение своих сограждан. А в этот момент он был особенно счастлив: его старшая дочь путешествовала по Европе со своим блестящим супругом, и вскоре должна была сделать его дедом, что означало, что кровь Тараков будет продолжаться из поколения в поколение.

Он уже приобрел тридцать животных, зная, что за ними придется ухаживать и кормить их несколько недель, прежде чем отправить их в пустыню вместе с сотнями сородичей. Собравшись отдохнуть на любимой скамье в тени акации, он удивился, увидев, что место занято членом Народа Вуали. Тот жестом почти повелительного характера пригласил его сесть рядом.

– Метулем, метулем! – произнес назойливый незнакомец. – Разман Юха передает тебе привет.

– Метулем, метулем! – ответил он, садясь. – Как мой старый друг? Я глубоко опечален смертью его сына; я знал Турки с тех пор, как он был совсем ребенком.

– Он все еще не может