Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Фанни ван де Грифт Стивенсон

Услышав эти слова, я бурно разрыдалась, упала перед ним на колени и стала целовать ему руки, моля о прощении, после чего вложила ему в руку пистолет и попросила отомстить за свою смерть. Ведь если бы ценой своей жизни я могла спасти его, то ни секунды бы не колебалась. Однако бедняга твёрдо решил, чтобы я ещё горше раскаивалась в содеянном мной.

– Мне некого и нечего прощать, – произнёс он. – Боже мой, надо же на старости лет сделаться таким дураком! Мне и в самом деле показалось, что я тебе понравился.

Тут его охватила дурнота, глаза его закатились, он прижался ко мне, словно ребёнок, повторяя имя какой-то женщины. Вскоре приступ прошёл, и к нему снова вернулся рассудок.

– Мне нужно написать завещание, – встрепенулся он. – Дай-ка мне мой блокнот.

Я протянула ему небольшую книжечку, и он начал что-то торопливо писать карандашом.

– Сделай так, чтобы мой сын не узнал, – бормотал он. – Мой сын Филипп просто какой-то лютый пёс; сделай всё, чтобы он не узнал, что ты со мной расплатилась. – Вдруг он вскричал, закрыв глаза руками: – Боже, я ослеп! – После чего он хрипло прошептал: – Не оставляй меня крабам!

Я поклялась, что останусь с ним, пока бьётся его сердце, и выполнила своё обещание. Я сидела рядом с ним, как совсем недавно с отцом, но какие страшные мысли одолевали меня! Весь долгий день он медленно угасал. Я же боролась с полчищами муравьёв и тучами москитов, ополчившихся на нас. Настала ночь, гул и треск насекомых и прочих тварей многократно усилился, а во мне ещё не было полной уверенности, что он отошёл в мир иной. Наконец его рука, которую я держала в своей, похолодела, и я поняла, что отныне я свободна.

Я взяла у него блокнот и револьвер, твёрдо решив, что лучше погибну, чем сдамся, подхватила корзину и шкатулку с драгоценностями и пошла в северном направлении. Болото буквально звенело от звуков, издаваемых насекомыми и прочими тварями; даже ночью там бурлила жизнь. Я шла на ощупь сквозь этот оглушительный ночной концерт. Ноги скользили, земля уходила из-под ступней. Прикасаясь к краю стены, образованной пышной листвой, я шла вперёд, словно в лабиринте, каждую секунду боясь наткнуться на змею. Окружавшая меня кромешная тьма мешала мне дышать, словно кляп во рту. Никогда в жизни я не испытывала такого страха, как в ту ночь, и никогда мне не было так легко, когда я почувствовала, что тропа идёт вверх, земля под ногами становится твёрже, а впереди забрезжил серебристый свет луны.

Вскоре я вышла из непролазных джунглей, и меня окружили высокие стройные деревья, камни, чистые ото мха и грязи, и ароматы горных цветов, выпаренные солнечным жаром. Моя негритянская кровь позволила мне выйти невредимой из зловонной и гиблой трясины, и теперь передо мной стояла куда более лёгкая задача – пересечь остров, добраться до бухты и сделать всё, чтобы меня приняли на британской яхте. Ночью не было никакой возможности идти по тропе, про которую мне рассказывал отец. Я искала хоть какие-то знакомые ориентиры и тщетно всматривалась в сиявшие надо мной звёзды, когда откуда-то спереди до меня донёсся далёкий хор голосов, певших какую-то песню.

Сама не знаю почему, я пошла в сторону этих звуков и примерно через четверть часа оказалась на краю большой поляны. Её освещали полная луна и пламя костра. Посреди прогалины стояло низенькое строение, увенчанное крестом. Это оказалась часовня, которую, как я слышала, давным-давно осквернили и использовали как капище для обрядов худу. Прямо у входа шевелилась какая-то тёмная масса. Приглядевшись, я увидела сваленных в живую кучу петухов, кроликов и прочую живность, пытавшихся освободиться от стягивавших их пут. Костёр и часовню плотным кольцом окружали стоявшие на коленях африканцы, мужчины и женщины. Они то воздевали руки к небу, словно прося чего-то, то склонялись в глубоких поклонах. Руки и головы вздымались и опадали, как океанские волны, и всё это сопровождалось монотонным пением. Я стояла, словно зачарованная, зная, что жизнь моя висит на волоске, поскольку я стала свидетелем ритуала худу.

Вскоре дверь часовни отворилась, и оттуда вышел высокий, полностью обнажённый негр, неся в руке нож для совершения жертвоприношений. За ним следовала куда более странная и жуткая фигура – госпожа Мендизабаль, тоже нагая, нёсшая в обеих поднятых на уровень лица руках корзину из ивовых прутьев, полную извивавшихся змей. Она остановилась, а выползшие из корзины змеи обвили её руки. При виде этого толпа пришла в движение, пение сделалось громким и ещё более нестройным. Высокий негр улыбнулся и взмахнул рукой. Пение смолкло, и началась вторая часть кровавого обряда. Со всех сторон к часовне ринулись люди; по взмаху руки они остановились и пали ниц перед жрицей и её змеями, после чего начали выкрикивать свои самые непристойные желания. Чаще всего упоминались смерть и болезни, которые накликались на врагов. Некоторые призывали напасти на своих близких, а один из просящих, которому я не сделала ничего плохого, взывал, чтобы беды обрушились на меня. При каждой мольбе высокий негр с улыбкой брал из шевелившейся кучи птицу или зверька, рассекал его ножом, а останки бросал оземь. Наконец, как мне показалось, настала очередь верховной жрицы. Она поставила корзину на ступеньку, вышла в центр круга, пала ниц перед змеями и начала свою речь таким исступлённым голосом, что у меня кровь застыла в жилах.

– О грозная сила, – начала она, – чьё имя мы не произносим, сила, что несть ни добро, ни зло, но ниже их. Ты, что сильнее добра и могущественнее зла, – тебе я всю жизнь поклонялась и служила. Кто обагрял кровью твои алтари? Кто возносил тебе хвалы? Кто танцевал в твою честь? Кто умертвил своё единородное дитя? Я! – вскричала она. – Я, Метамнбогу! Я называю себя именем своим. Я срываю покров. Я совершу обряд или погибну. Услышь меня, болотная муть, грозовая чернь, змеиный яд, услышь иль погуби! Я получу два дара, о бестелесный, о ужас пустоты, два дара или погибну! Кровь моего бледнолицего мужа. Дай мне её, он враг худу, дай мне кровь его! И ещё один дар, о гонитель слепых ветров, о прародитель мёртвых, о корень растленной жизни! Я старею, я дурнею, моё имя на устах, я гонима отовсюду. Позволь слуге своей расстаться с изнурённым телом, позволь своей верховной жрице вновь обрести красу и стать юной девой, желаемой