Я во всем виновата - Элизабет Кей

– Да.

– Тебе не страшно?

– Нет, – врет она.

– А мне немножко страшно, – говорит Эмбер.

– Почему?

– А вдруг я не получу стипендию?

Пейдж кивает, но на самом деле не слушает – не потому, что ей все равно, а потому, что не верит, что ее старшая сестра вообще может чего-то бояться. С прагматичной сестрой, которая совсем не боится призраков и легко победит любого из них, она чувствует себя в безопасности. Со мной она тоже чувствовала бы себя в безопасности, но не так, как с сестрой.

Лидия рассказала, что стояла в коридоре, с зубной щеткой в руках и полным ртом пасты. Я сказала, что хочу побыть в ванной одна, и выставила ее в коридор. Эмбер прошла мимо нее в спальню, и, услышав голоса, Лидия заглянула в щелку.

Я злилась, слушая ее: Пейдж явно расслабилась, перестала трястись в присутствии сестры. Я не сразу поняла, что произойдет дальше, но знала, что ее ожидания будут обмануты.

Эмбер на цыпочках подходит к ней и садится на край кровати.

– Тебе нужно нормально спать, – говорит она. – Ты же не можешь и дальше всех будить.

– Ну да, – соглашается Пейдж.

Она уютно устраивается под одеялом и утыкается лицом в подушку. Ей легче спать, когда кто-то сидит рядом. Всегда было легче, еще до кошмаров.

– Просто забудь это все, – говорит Эмбер. – Твои сны неправда. Твой мозг просто выдумывает всякую ерунду. Так что больше не думай об этом, хорошо? И не говори об этом. Это единственный способ избавиться от кошмаров.

Эмбер медленно встает. Пейдж поднимает голову и снова поворачивается к сестре.

– Не уходи, – говорит она. – Это что, секрет?

Эмбер вздыхает и снова садится, обнимает сестру и гладит ее по плечу.

– Да. Это очень-очень важный секрет.

– Никому нельзя рассказывать, если мне снова приснится кошмар?

– Сложно сказать, – отвечает Эмбер, подумав, – но чем больше ты об этом будешь вспоминать, тем хуже тебе будет.

– Мне вообще нельзя думать про пещеру?

– Вообще.

– А если…

Эмбер качает головой.

– Замолчи. Ты опять об этом говоришь, видишь?

– А вдруг мне снова приснится сон?

– Все может быть, – отвечает Эмбер, – но ты просто не рассказывай о нем.

– Но…

Пейдж не может сдерживать крики, которые рвутся наружу, когда она просыпается с полным ртом воды, запертая в пещере. Что, если она не сможет избавиться от этих мыслей? Что, если эти сны останутся с ней навсегда? Что, если страх, который их питает, станет только сильнее? Что, если кошмары продолжат ее терзать двадцать лет или больше?

– Хочешь сегодня спать со мной? – предлагает Эмбер. – Пошли…

– Я хочу к маме… – шепчет Пейдж. – Хочу к маме.

– Лучше пошли со мной, – говорит Эмбер. – Я позабочусь о тебе. Давай спать вместе.

Пейдж начинает плакать.

– Я хочу к маме. И к папе.

– А со мной что не так? Я могу не гасить свет.

– Я не хочу спать с тобой.

– Почему?

Эмбер вскакивает, разозлившись, загораживает свет ночника.

– Потому что это ты во всем виновата, – говорит Пейдж.

Вот секрет, который она хранила. Пламя, которое поддерживало ее страх. Если бы она могла объяснить маме, что она не сделала глупость, а просто подчинилась приказу, ее поступок перестал бы быть таким странным. Если бы она могла уйти из стаи – ненадолго – и просто довериться матери, рассказать ей все, что произошло, то, возможно, ей было бы не так страшно. И она смогла бы спокойно вспоминать минуты в пещере, когда она думала, что останется тут навсегда.

– В чем? – Голос Эмбер утратил теплоту и мягкость.

– Пещера.

– Что? Нет. Я…

– Ты первая это сказала. Ты знала, что это напугает меня. А ты должна была за мной присматривать.

– Я не думала, что ты останешься там…

– Мне вообще нельзя было туда ходить, – говорит Пейдж.

– Я не знала, что…

– Я бы туда не пошла, если бы не ты. Я хочу признаться. Папа говорит…

– Нет. Нет, зачем!

– Я не хочу такой секрет!

– Но ведь все же хорошо, зачем…

– Я испугалась! – орет Пейдж.

Лидия побелела, как пена на воде, и пошла пятнами, описывая, что произошло дальше. Пейдж громко заплакала. Эмбер снова села рядом с ней и застыла. Лидия стояла в коридоре, словно статуя, опустив руку с зубной щеткой и прижавшись к двери. Ее завораживала эта ссора. Она не считала нормальным подглядывать и не вмешивалась. Думала, что будет просто скандал и драка, как обычно бывало при наших ссорах. И ни на секунду не допускала мысли, что это закончится смертью.

– Я не виновата, – настаивает Эмбер.

– Но это ты…

– Пожалуйста, давай просто…

– Я хочу…

– Пейдж! – кричит Эмбер.

Пейдж открывает рот; Эмбер думает, что сестра сейчас закричит, что все, ради чего она так упорно трудилась, рухнет, что отец возненавидит ее еще сильнее, что она станет еще хуже, чем сейчас. Эмбер нужно, чтобы сестра замолчала, чтобы она молчала и дальше.

Пейдж слышит, как сестра снова произносит ее имя отчаянным тоном, и закрывает глаза, потому что не хочет больше говорить.

Она не видит, как одеяло приподнимается над ее лицом и тьма опускается на нее. Она ничего не понимает, но ей уже не хватает воздуха. К ее лицу плотно прижата ткань, и теперь она в настоящей опасности. Она чувствует, как у нее дергаются руки и ноги, когда она начинает задыхаться. А потом куда-то падает, и это ощущение не похоже на все, что бывало ранее; она пытается дышать, но крошечный запас воздуха, оставшийся в легких, скоро заканчивается, и под одеялом вдруг становится еще темнее.

Лидия плакала, рассказывая это, вытирая слезы на пронзительном ветру, жалела, что она не отреагировала, не остановила это, – если бы только знала, что разворачивается по ту сторону двери. Она все видела – да, – но была уверена, что это всего лишь ссора, самая обычная, и что она закончится слезами и истериками.

Она не знала. Откуда ей было знать.

Мне понадобилось очень много времени, чтобы понять, что тот, кто находится ближе всего к горю, не скользит по гребню волны, а лежит неподвижно, как камень на морском дне. Годами я отождествляла себя со скорбящими, а не с ушедшими, и лишь недавно задумалась, что такое падение. Я не могу представить ее последние мгновения, хотя часто ловлю себя на том, что рисую их в голове. О чем она думала? Знала ли, что это произойдет? Я всегда представляла, как она спит, а дым медленно наполняет ее легкие.

Но там, на краю обрыва, я