Золото в смерти - Нора Робертс

элегантной рубашки и брюк. — Во-первых, кто-то из родителей до сих пор может быть зол из-за того, что их золотце получило по заслугам, когда Руфти пришёл к власти. Во-вторых, родители, которые потакают ублюдочным детям и прикрывают ублюдочное поведение, потом получают ублюдочных взрослых.

— Тоже точка зрения, — согласился Рорк.

— Я видела всякое. Порой хорошая, крепкая семья даёт на выходе жестокого убийцу. А порой жестокие, отвратительные люди порождают... — она взглянула на него, надевая пиджак, — копов и миллиардеров. Так что яблоко, упавшее от дерева, может быть червивым, а может — стать основой для чертовски хорошего пирога.

— Что, надо сказать, делает это высказывание почти абсолютной истиной.

Она пожала плечами:

— Я могла бы написать сборник выражений, которые вполне могли бы быть народной мудростью... если бы люди не продолжали убивать друг друга.

Села на край кровати, натянула сапоги.

— Серьги, — напомнил ей Рорк, пока она не ускользнула под предлогом, что «забыла».

— Ну ладно, ладно. — Ей пришлось подойти к зеркалу, чтобы надеть их. И как обычно, она подумала, зачем вообще позволила Мэвис уговорить себя проколоть уши.

А потом нахмурилась, глядя на отражение. Потому что, чёрт возьми, Рорк был прав. Она выглядела уверенно и сильно, но не вызывающе. Так что, когда она встанет к кому-нибудь впритык — а это, по ощущениям, будет сегодня — эффект будет куда сильнее.

Конечно, если дело дойдёт до мордобоя, а такое бывало, то костюму придёт конец.

— Ладно, сойдёт.

— Более чем. Но не хватает одного, — добавил он, поднимаясь и направляясь в свой гардероб.

— Я не собираюсь надевать больше побрякушек. — У неё уже была та самая огромная бриллиантовая подвеска от него под рубашкой — чистая сентиментальность. Плюс обручальное кольцо — сентиментальность и одно из брачных правил. Серьги — и точка.

Но он вышел вовсе не с браслетом, а с курткой… или пальто? Что это было? Оно было длиннее, чем то, что она обычно носила весной и осенью, и в точности совпадало по цвету с костюмом — тот же серый оттенок.

Она уловила запах кожи ещё до того, как он подошёл. — Я уже взяла…

Её рефлекторный протест стих, потому что, чёрт возьми, она почувствовала запах кожи. Он знал, что у неё слабость к коже.

— У тебя его не было, но теперь есть — волшебный верх. Подкладка, пропитка, как у твоей куртки и пальто.

«Волшебный верх». Наверное, должно быть другое слово.

Он не выбрал что-то вычурное — он знал, что она бы поморщилась. Просто простой дымчато‑серый фасон с боковыми карманами, доходящий, наверное, до середины бёдер. Тёмно‑серебряные пуговицы — не блестящие — украшены тем же кельтским узором, что и её обручальное кольцо.

Так что он поймал её по всем фронтам: кожа, простота, чувства.

— Давай примерим. — Он поднёс его, чтобы она просунула руки. — Карманы глубокие и усиленные. Длина даёт ещё один вариант.

Он положил руки ей на плечи, повернул к зеркалу, встал за ней, разглядывая отражение. — Да, смотрится отлично.

Это было чертовски приятно. Мягкое как масло, легкое как воздух, но крепкое.

— Здорово. Действительно здорово. — Она повернулась, схватила его за лицо, поцеловала. — Спасибо.

— Пожалуйста.

Она схватила оставшиеся вещи с комода, распределила по карманам. — Как Саммерсет поймёт, какую куртку оставить на столбе утром?

— Считай это ещё одной магией.

— Ладно, — сказала она. Вернулась к нему, поцеловала ещё раз. — Это был прощальный поцелуй.

— Записано. Береги моего копа. — Улыбнулся он. — У неё теперь волшебный верх.

Она вышла, зашла в офис за сумкой, спустилась по ступеням — на столбе не оказалось никакой куртки.

Магия, подумала она, в виде Рорка, который позвонил Саммерсету. И это была неплохая магия.

В парке мемориальная зона была уже приготовлена. Множество увеличенных фотопортретов покойного стояли на простых белых мольбертах.

Абнер в врачебном халате, в беговой форме, с мужем, с семьей. Ничего формального, отметила Ева — тёплые, простые моменты жизни.

Цветы взрывались красками в белых корзинах. Тоже ничего траурного — скорее радостное, можно и так сказать.

Под белыми скатертями стояли два стола; люди суетливо раскладывали еду на одном и напитки на другом. Бегуны, уже в утренней рутине, замедлялись, останавливались.

Ева наблюдала за толпой: кто‑то в спортивной форме, кто‑то в траурном чёрном, кто‑то в деловых костюмах.

Она заметила Селдин и, как предположила, её мужа и детей, с кем‑то из родственников. Узнала лица сотрудников из кабинета Абнера.

Подъехали автобусы. Она увидела Мияту, учителя химии, других взрослых, выстраивающих учеников, когда те выходили.

К моменту прихода Пибоди, по оценке Евы, собралось уже почти двести человек, чтобы отдать дань уважения.

— Ух ты, я и не думала, что придёт столько людей, — Пибоди глубоко вдохнула и тихо, с благоговением прошептала: — Волшебный верх.

— Заткнись, — прошипела Ева. — Не трогай его. Я серьёзно.

— Трогать? Я хочу его облизать.

— Попробуешь — и им придётся устраивать двое поминок сегодня.

— Он такой… всё вместе. Ооо, и этот костюм! И ботинки! Господи, это просто—

Она замолчала, когда Ева резко обернулась.

— Никто одетый как ты не должен уметь сжигать человеку плоть одним лишь взглядом. — Затем улыбнулась: — Это и есть суть!

— Молчи, а то я раздавлю твои ещё дымящиеся кости сапогом. Боже, ещё люди идут.

Она держалась в стороне, надеясь просканировать лица и оценить язык тела. Но затем стала пробираться сквозь толпу. Много детей — от младенцев в колясках или эрго‑рюкзаках до малышей и подростков.

Она протиснулась к Луизе и Чарльзу.

— Рада, что вы пришли, — Луиза сжала руку Евы, потом руку Пибоди. — Тяжёлый день, но как они это сделали…

— Это показывает не только то, что его любили, — добавил Чарльз, — но и то, что он сам умел любить. Он заботился. Делия. — Чарльз чуть наклонился, поцеловал её в щёку и, с лёгкостью друга, провёл пальцем по её волосам. — Мне нравится красный.

— Балдею от него.