Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

— Ах, да, я же просил их зайти поутру, — вспомнил он. — Ну, хорошо…

Он, кряхтя, сел, сунул ногу в шлепанец, второй ногой принялся искать другой, не нашел, да так и остался в одном.

— Ваш перфекционизм, Джозеф, проистекает от несварения желудка. Попробуйте перед сном пить соду, — пробурчал он недовольно.

Камердинер подошел к окну и откинул портьеру. В окно заглянуло серое, дождливое утро. Черчилль поморщился:

— Дайте халат. И налейте шерри. Пора уже размять мысли в голове.

Получив стакан, он взял из хьюмидора на прикроватной тумбочке сигару, увлажнил ее кончик в вине, специальной палочкой проткнул и продул с противоположного конца. Затем поднялся. Камердинер помог ему надеть вишневого цвета халат поверх пижамы. Черчилль вынул изо рта окурок и раскурил новую сигару от предусмотрительно зажженной Джозефом спички.

— Отдайте садовнику, — сказал он, протягивая камердинеру жеваный окурок. — Это настоящая «La Aroma de Cuba». Пригодится для удобрения чайных роз.

Садовник и в самом деле брал остатки сигар Черчилля. Табаком из них он набивал свою трубку.

Как был, в одном шлепанце и домашнем халате, Черчилль проследовал в комнату приемов, где мирно беседовали его старый друг Ян Смэтс и шеф «Ин-теллидженс Сервис» (Ми-6) Стюарт Мензис. При его появлении оба встали, но поздоровались просто, без воинского приветствия. Черчилль уселся в кресло, закинул ногу на ногу. На столе, отделявшем его от посетителей, появились тосты, масло, кофе, серебряная пепельница в виде пагоды, графин с виски.

— Я ознакомился с вашим докладом, Мензис, — после продолжительного молчания сказал Черчилль. — Вы правы. Я уже говорил об этом с Рузвельтом и буду говорить еще. В наших интересах думать на несколько шагов вперед. Скажу больше: нам нужно думать на несколько десятилетий вперед. Только тогда мы избежим ошибок в настоящем. Свою задачу премьер-министра и министра обороны я вижу в том, чтобы разобраться в приоритетах. Поэтому я рассчитываю на вас. Дипломатия — слишком тонкая ткань для наших американских друзей. Они в ней путаются или делают вид, что не понимают, о чем мы с ними говорим. Именно по этой причине я не стал отрывать от дел мистера Идена. Будете виски?

— О, нет, нет, что вы? — замотал головой Мензис. Его уважение к премьер-министру было огромным, но в настоящий момент он никак не мог отвлечься от подрагивающей на весу голой ступни. Виски в такую рань были подвластны только великому человеку, каковым Мензис себя не считал.

— А ты, Ян? — обратился Черчилль к Смэтсу.

— Прости, но нет, — твердо ответил тот. — Лучше кофе. Слишком много работы.

— Ну, хорошо. В таком случае я тоже ограничусь шерри. Так вот, о чем то бишь я? Ах, да, приоритеты. — Черчилль глубоко затянулся сигарой, чтобы собраться с мыслями. — Давайте посмотрим на происходящее в ракурсе перспективы. Мы бьемся во Франции, мы бьемся в Италии. Когда я говорю «мы», то имею в виду британских солдат, поскольку их судьба должна волновать меня в первую очередь, хотя и с американцами, и с канадцами у нас одно дело. Во Франции мне все более-менее понятно. А вот в Италии. мы недооцениваем этот маршрут и оттого преступно топчемся на месте. То, в чем наши союзники почему-то не видят приоритета, для нас, для Англии, как, впрочем, и для всей Европы, является жизненно важным вопросом. Я имею в виду более широкое наступление со средиземноморского театра на оккупированные немцами земли. Почему генерал Александер до сих пор не осуществил прорыв в долину По — через Триест и Люблянский проход, чтобы, опередив красных, как можно скорее войти в Югославию? Так мы дождемся, что и Вену освободят русские. А между тем Советы не сегодня-завтра возьмут Прибалтику. — Его нога описала в воздухе полукруг и ткнулась в пол; Черчилль уперся локтями в колени; палец, удерживающий сигару, слегка дрожал. — К чему это я вам говорю? А к тому, что быстрое продвижение советских войск на запад будет иметь политические последствия, в первую очередь в Польше и на Балканах. Я был противником высадки в Нормандии. Я не желал сухопутной операции. Как бы цинично это ни звучало, но каждая сотня жизней красноармейцев сохраняла жизнь одного британского солдата. И меня это устраивало, потому что самая главная цель — сберечь свой народ, оградив его от большевизма непреодолимой стеной. У Франклина с дядей Джо, судя по всему, медовый месяц. Военная бухгалтерия превалирует над здравым смыслом. Почему, кроме меня, никто не думает о том, что сделает Сталин с трофейными странами, в которые мы позволим ему войти, черт побери?! — громогласно рявкнул он, обрушив груду пепла на ковер.

Повисло тяжелое молчание. Смэтс, как никто другой, понимал чувства своего друга. Давняя Галлиполийская катастрофа, в которой, безусловно, повинен был первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль и которая стоила Великобритании ста двадцати тысяч душ, породила в нем болезненное отношение к любым, даже самым небольшим, потерям англичан. Если бы ему было предложено сжечь немецкие города вместе с жителями в обмен на сохранность пары британских деревень, он, вероятно, подумав, взял бы такой грех на душу.

— Несомненно, Уинстон, — прервал молчание Смэтс, — твои прогнозы внушают тревогу. Если мы не встряхнемся, Сталин насадит коммунизм по всему континенту. Но Александер, как ты понимаешь, несмотря на свое высокое положение, вынужден считаться с мнением Эйзенхауэра, американских советников, даже Кларка. А оно уже не во всем совпадает с нашим, причем чем дальше, тем меньше. Посмотрим правде в глаза: наши друзья начали вести свою игру. В каком-то смысле доклад мистера Мензиса отражает это положение.

— Да что доклад, об этом пишет уже «Дейли мир-рор», — фыркнул Черчилль. — Выигрывая у Гитлера, мы проигрываем американцам. Повторяю: все заняты войной, и никто не думает о политике. Поэтому я прошу вас, Мензис, взбодрить вашу резидентуру в США. Отныне нас интересует не только политическая разведка. Больше не следует рассчитывать на благосклонность янки. Всё, что творится в Лос-Аламосе, должно тщательно анализироваться в режиме полной секретности, в том числе и, увы, в первую очередь по отношению к нашим союзникам. Есть такая возможность?

Как только прозвучал вопрос премьер-министра, в лице Мензиса, обычно безэмоционально-отре-шенном, похожем больше на лицо клерка из статистического управления, чем руководителя мощнейшей разведслужбы мира, проступило выражение жесткой, холодной сосредоточенности. Он поставил чашку с кофе на стол, сплел пальцы и, закатив глаза, уверенно заговорил:

— Безусловно. В манхэттенских лабораториях работает много наших ученых, кто-то закрепился среди технического персонала. Периодически кое-что удается получать. Как правило, это разрозненные данные, мы передаем их в Институт физики.