Двойная ложь - Джей Ти Эллисон

которая находилась в поиске очередного мужа и нуждалась в деньгах, поэтому обманула систему, чтобы ей разрешили взять приемного ребенка. Эта незамысловатая Мод курила сигареты «Пэлл-Мэлл» и пила водку в банках из-под кока-колы, потому что, по ее мнению, после водки не пахнет, и ее босс в «Крогере» не догадывался, что она заявляется в магазин навеселе.

Было забавно притворяться человеком из другого мира, но весть об этой истории дошла до Мод, и она просветила друзей Саттон и их родителей, а дочь наказала за ложь.

И все же Мод была лишь жалким подобием настоящей, любящей, доброй, нежной, понимающей матери. Когда у Саттон возникало желание поговорить с настоящей матерью, на ум приходила тетя Джозефина – двоюродная сестра Мод, которая прилетела спасать Саттон, после того как Мод по решению суда отправили на принудительное лечение за вождение в нетрезвом виде. Джозефина некоторое время воспитывала Саттон, следила, чтобы она была сыта, одета и имела крышу над головой, пока Мод не вышла из реабилитационного центра, не пошла в общество анонимных алкоголиков, не обрела Бога, не исправилась, не сменила имя на Шивон, не нашла парня по имени Джо с отличным двухэтажным домом, расположенным недалеко от Нэшвилла, и переехала к нему, пока он не успел передумать.

Никакой больше тети Джозефины. Никаких задушевных разговоров как с настоящей мамой.

Вместо этого… Джо. Урод Джо.

Шивон не знала, что Джо говорит Саттон за ее спиной, или не хотела знать.

Ох, ну хватит уже. Хватит об этом думать. Думай об Итане, а не об Уроде Джо и к чему привела неспособность твоей матери увидеть его подлинную суть.

Итан был хорош в постели. Потрясающе хорош. Он точно знал, что ее возбуждает и на какие кнопки надо нажимать, и никогда не упускал возможности довести ее до беспамятства.

Константин был неплох. Даже довольно хорош. Член немного шире, чем у Итана, и проникновение было слегка болезненным, и она не ошиблась насчет его длинных пальцев – они, как оказалось, способны на многое.

Как бы ни было неприятно это признавать, никто, кроме Итана, уже не будет для нее достаточно хорош. Итан был умопомрачительным в сексе. В старой поговорке о том, что главное не размер лодки, а волнение океана, была доля истины. Может, у Итана и не самый большой член на планете, но он умел им пользоваться.

В первый год знакомства Саттон ставила в своем дневнике маленькую точку каждый раз, когда они занимались сексом. Но точек стало так много, что она перестала вести учет.

На второй год она снова начала вести подсчеты и заметила, что их стало меньше. Третий год… Ну, тогда произошла первая стычка, они купили дом, да еще появилась та мелкая сучка, так что он вообще не в счет.

Потому что Итан неизбежно начал смотреть на сторону. Он был красив, остроумен, с приятным голосом и мозгами гения, и на конференциях, встречах с читателями и семинарах его постоянно обступали юные красотки, а он, в конце концов, просто мужчина. Как и все прочие, создан для того, чтобы оставлять свое семя в любой подходящей вагине.

Интересно, у него есть другие дети?

От этой мысли Саттон подскочила. Подступила тошнота. Саттон никогда не приходило в голову спрашивать или обвинять его. Итан всегда отрицал измены, за исключением одного раза, но она знала, что он лжет. В каком-то смысле это было так мило с его стороны – попытаться защитить ее чувства, не унижать откровенным признанием. Самое отвратительное произошло, когда Саттон лежала в больнице (будь она проклята) и мужа не пускали к ней целую неделю. Она находилась в плохом состоянии и ясно дала понять, что не хочет, чтобы он видел ее такой, и персонал прислушался. Когда она вернулась домой, под кроватью валялось нижнее белье. Красные стринги. Почти ничего, кроме ниточек и кружевного лоскутка. Такие может носить дорогая шлюха или какая-нибудь аспирантка с кафедры английского языка, желающая произвести впечатление на любимого писателя своей изобретательностью и раскованностью.

Саттон, конечно, не ждала, что он всегда будет принадлежать только ей. Но спать с другой женщиной в их постели, где они зачали ребенка, причем когда Саттон была в таком состоянии? Это просто бессердечно. Неужели он не может отвезти своих шлюх в отель? Неужели обязательно нужно тыкать этим Саттон в лицо? И все потому, что он не хотел покупать этот дом?

Хватит, прекрати немедленно. Все кончено. Все в прошлом. Это больше неважно. Неважно.

Саттон-Жюстин встала с постели, чтобы заварить чай. Оглянулась через плечо на привлекательного мужчину, спящего лицом в подушку; небрежно накинутая простыня закрывала твердые круглые ягодицы с ямочками и обтянутые молодой и гладкой кожей крепкие мышцы.

Она тихонько наполнила чайник. Итан остался позади. А ей надо смотреть вперед. Нельзя зацикливаться на прошлом. Если она не сумеет отпустить его, то озлобится и будет несчастной. Пришло время двигаться дальше, и они оба это знали. Пора освободить и его и себя.

За последние несколько недель она сделала несколько шажков, и отъезд на другой континент, конечно, провел жирную черту, но первый гигантский скачок произошел всего час назад, когда она позволила войти в себя другому мужчине. Саттон смотрела на незнакомца в своей постели, вспоминая, как его пальцы входили и выходили из нее, словно он играл на пианино, как губы ласкали ее грудь, как она предательски упивалась размерами члена, когда он входил в нее. Вместо того чтобы соблазнять нежно и умело, он взял ее с наскока. И ей это понравилось.

Должно быть, Константин почувствовал, что за ним наблюдают, или его разбудил звук закипающего чайника. Он перевернулся на спину, простыня с шелестом сползла в сторону. Его совершенно не волновала нагота. Саттон-Жюстин чуть плотнее запахнула халат. Константин потянулся, показав во всей красе твердый и готовый к действию член, и вытянул руку.

– Разденься и возвращайся в постель, Жюстин.

Один вдох. Другой. Его ленивая улыбка. Поставив чашку с чаем, Саттон развязала шелковую нить, удерживающую два треугольника ткани, и, бросив халат развеваться на мягком парижском ветерке, как лепестки на ветке вишни за окном, вернулась в постель.

Запоминающийся роман

Константин был ненасытен. Они занимались сексом еще дважды, и теперь у Саттон-Жюстин действительно все болело. Когда он приступил к четвертому раунду, уже садилось солнце, и она отстранилась. Ему это не понравилось, он немного поддразнил ее, назвав слишком нежным цветочком, потом буквально свалил с ног и бросил обратно на кровать, где заставил извиваться