Лотос и ветер - Джон Мастерс

Рядом с колодцем и флагом луна освещала брошенное седло. Оно было странного рисунка и, возможно, принадлежало одному из всадников Тамерлана. Асептическая пустыня отбелила, высушила и законсервировала его, чтобы напомнить им, что здесь была точка невозврата. С оставшимися шкурами они могли либо добраться до следующего оазиса впереди, либо вернуться в последний позади, но в любом случае с большими трудностями. Они знали, что позади была вода — эта грязная лужа. Впереди, возможно, не будет воды.

Спазм в кишечнике скрутил Робин, а вместе с ним и такой же узел гневных сомнений. Он оказался здесь не по собственному решению, а потому, что кто-то послал его, в данном случае кочевник на бактрийском верблюде. Он тоже был агентом Лены Муралева? Если так, то она хотела, чтобы он умер от жажды в таком месте, где никто даже не узнал бы, что он умер. Возможно, он не на той дороге, но уж точно не на ложном пути. Он будет идти вперед.

Не было причин ждать, потому что они слишком устали, чтобы спать. Лучше всего было не нарушать смертельный ритм движения. Они дали животным по половине шкуры на двоих, смочили себе языки и двинулись дальше.

Ближе к вечеру Джагбир указал с вершины гористой дюны. Темно-зеленая полоса, поглощающая свет, лежала пятном на фоне мерцающего горизонта.

Позади них осталось еще десять миль. С бесконечной осторожностью зеленая полоса отделилась и в лунном свете превратилась в пятнистую тень кустов. Джагбир первым увидел углубление, в котором находился колодец; затем лошади почувствовали это и собрались с силами. Робин придержал Джагбира за локоть. Все вместе они сбежали с последней дюны, пересекли равнину, по омытым луной, высушенным солнцем следам топчущих копыт, верблюжьих подушечек и человеческих ступней. Пони выиграли забег с отрывом в несколько ярдов, и каждый сделал большой глоток. Вода была глубокой и прозрачной.

Как только первая капля коснулась губ Робина, ее горечь, словно зазубренный нож, резанула его по языку. Он набрал в рот песка и вскрикнул. Яд обжег ему десны. Он подбежал к умывальнику и полоскал, и полоскал, пока снова не смог дышать. Одна лошадь была мертва, остальные лежали, распластавшись на боку у кромки воды, их шеи были прижаты к земле, губы растянуты, обнажая зубы. Эти двое все еще были живы, но у них не осталось сил бороться с содержащимся в них ядом. Скоро они умрут, как умер первый и как Робин была готова умереть, от разочарования и отчаяния.

Робин лег, медленно опускаясь с колен. Когда он открыл глаза, то увидел, что все пони мертвы. Еды было много, но вся она была сухой. Вода была отравлена. Леня Муралев заманил их в пустыню, и они не могли повернуть назад. Однажды по дороге в Карши Бахрам игриво укусил ее. Теперь она убила и его. Он был хорошим конем.

— Нам пришлось тащить пони шестьдесят миль, — сказал Джагбир. Нам будет лучше без них.» Он двигался медленно, но без колебаний, собирая вещи, которые они должны были нести: последний бурдюк с водой, пустой на три части, пакет изюма, несколько фиников, дюжину ломтиков пресного хлеба. «Золото,» сказал он. — Позволь мне понести твой пояс.

«Она не тяжелая. Ты справишься с водой? Не думаю, что я смогу больше таскать винтовку.

«Оставим это. У меня есть свое.

Поскольку надежда была безнадежна, они могли спать. На морозном рассвете им предстоял предпоследний этап. Если бы в конце пути не было воды, это было бы для них самым последним. Пальцы Робина так онемели, что он не мог взвалить свою ношу на плечи, и Джагбиру пришлось сделать это за него.

Робин подумал, что, должно быть, полдня пролежал без сознания, потому что солнце уже палило вовсю, а ветер обжигал шею. Усилие идти стало физической болью, переросло в агонию, было преодолено и превратилось в усилие жить. Это, в свою очередь, усилилось, как и то, другое, но это было последним. Только смерть или вода могли преодолеть это. Слова песни, которую Джагбир пел в том лагере недалеко от Карши, звенели, барабанили и грохотали в его голове — джаун, джаун, парели, в такт его шагам, спотыкаясь, когда он спотыкался. Джагбир дал ему воды, и он заплакал, потому что больше не мог пить. Анхен ма газели и Маклейн прибежали с бойни в Тезин-Каче, и перед ними были лица всех мужчин, которые не видели, как он застрелился, и снег свистел у него над ушами. Самаджаунчу Дехра Дун и Энн Сэвидж, которой следовало бы быть Энн Хилдрет или даже Энн Хейлинг, любили его и верили, что смогут силой любви вывести его из пустыни в место, где есть вода, тень и нет ветра.

Он хотел только воды.

— Все кончено, — ответил Джагбир.

Ноги Джагбира продолжали двигаться вперед, влево, вправо, влево, вправо, прямо перед ним. От талии Джагбира тянулся длинный повод, соединенный другим концом с… ну, с его собственной рукой, который тащил его за собой.

Когда он обнаружил, что вода черная и горячая, а во рту песок, Джагбир поднял его.

Поэтому, когда он обнаружил, что кругом темно и холодно, а во рту у него песок, но никакая твердая рука не поднимает его, он перевернулся на спину и приготовился умереть, пока у него еще есть силы. Его, беспомощного и слабого, нельзя проносить мимо этих ворот. Он должен войти с широко раскрытыми глазами и сильным, оглядываясь по сторонам.

Джагбир ушел. По словам его напыщенного отца, полковника Родни Сэвиджа, К.Б., Джагбир бросил его, наплевал на славные традиции полка и вел себя не как настоящий гуркх. Чушь. Но было странно, что Джагбир, который не боялся смерти в бою, убегал от смерти в пустыне. И глупо, потому что в пустыне смерть преследовала бы его еще более неумолимо. Ему будет одиноко, когда он умрет.

Сам он не был одинок. Все люди ушли. Джаун, джаун, парели ушел. Имперская опасность миновала, и царь, и Леня Муралев, и Джагбир, конечно, и, наконец, даже Питер Муралев. Будучи невозмутимым, он смог сосредоточиться на насущной проблеме — какова была Божья цель в том, чтобы дать человеку осознание Бога?

Вода, попавшая ему в рот, заставила его руки и ноги подергиваться, затем обжег холод и подул ветер, а желудок скрутило судорогой. Он сделал четверть глотка, и его горло распухло так, что он не мог глотать. Вода, которая была