Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля - Фанни ван де Грифт Стивенсон

отделяли несколько маршей деревянной лестницы, круто спускавшейся прямо на улицу. В двух шагах от неё стояла аптека мистера Пауэлла, что впоследствии явилось для нас благоприятным обстоятельством. Сам аптекарь горел желанием писать. По крайней мере, один его рассказ, довольно неплохой, был напечатан в журнале «Корнхилл». Мне кажется, что моего мужа куда более интересовали успехи мистера Пауэлла на литературном поприще, нежели его собственный роман «Принц Отто», над которым он тогда работал.

Наша жизнь в шале отличалась непритязательной простотой. Готовила я сама, а помогала мне необученная служанка. Кухня была такой крохотной, что я постоянно подвергалась риску или обжечься о плиту, или пораниться об один из торчавших из стены крючьев для сковородок. Когда мы приглашали кого-нибудь к ужину, нашей служанке приходилось подавать блюда поверх голов, поскольку стулья стояли вплотную к стенам столовой, не давая ей пройти. Рынки в Йере отличались разнообразием, там было много прекрасного дешёвого вина, так что мы впервые за всё время смогли жить весьма вольготно, исходя из нашего скромного дохода.

Муж обычно писал с раннего утра до полудня, а я в это время занималась домашними делами. Днём мы вслух читали написанное утром, обсуждали прочитанное и вносили изменения. После этого мы гуляли в саду, слушая пение птиц, и любовались деревьями и цветами или же в сопровождении нашего шотландского терьера взбирались на гору и бродили среди развалин крепости. После ужина мы беседовали или читали друг другу вслух, иногда заходили в гости к мистеру Пауэллу или принимали его у себя.

В то время муж написал статью под названием «Старое кладбище», впоследствии опубликованную вместе с другими очерками в сборнике «Воспоминания и портреты». Скончался один из друзей моего мужа, однако после его смерти вспоминали лишь его многочисленные ошибки, предав забвению сделанное им добро. Муж всегда принимал несправедливость очень близко к сердцу, особенно несправедливость по отношению к безответным усопшим. Он написал очерк, в котором фактически выступал в защиту своего старого друга, а затем, осознав его личностный характер, засомневался, стоит ли его публиковать. В конечном счёте он отослал корректуру сестре своего друга, предоставив ей решать, увидит статья свет или нет. Она ответила требованием незамедлительно её опубликовать. По иронии судьбы, человеку, написавшему «Старое кладбище» и «Защиту отца Дамиена», – в обоих случаях речь шла об «упокоенных в могилах» людях – было суждено в полной мере испытать несправедливое отношение не со стороны врага или незнакомого человека, но со стороны того, кого он со всем основанием считал своим верным другом.

Примерно тогда же до нас дошла информация, что редактор одного печально известного лондонского издания, публиковавший скандальные истории из жизни частных лиц, был привлечён к суду за клевету, признан виновным и приговорён к тюремному заключению. Узнав об этом, мой муж сказал, что это событие нужно отпраздновать. Вечером мы поставили в каждом окне по свече, устроив иллюминацию, и разожгли костёр, приготовленный для этой цели днём. Мой муж, служанка и я взялись за руки и танцевали вокруг костра, крича и смеясь. Затем последовала расплата. В своём радостном возбуждении мы не заметили, что подул холодный северо-западный ветер, и довольно скоро все продрогли до костей.

Назавтра муж слёг с приступом очередной болезни – ишиаса, а вечером случилось кровоизлияние в мозг. Если бы не расположенная поблизости аптека и мистер Пауэлл, к которому я тотчас же обратилась, то мой муж едва бы смог поправиться. Ишиас и приступ апоплексии слишком много для любого смертного, но нас ждали ещё более суровые испытания.

Старый город с его узкими, извилистыми грязными улочками и скрытыми от солнца обветшалыми домами являлся настоящим рассадником болезней. Его тёмные закоулки кишели возбудителями сыпного тифа, оспы, холеры и бог знает чего ещё. На рассвете мы часто слышали, как под окнами грохотали повозки, увозившие из старого города людей в лазареты для заразных больных. За несколько недель до болезни муж написал письмо мэру Йера, в котором указывал на антисанитарию в старом городе, представлявшую постоянную угрозу всему окрестному населению. Он получил благодарственный ответ, в котором говорилось, что улицы города будут незамедлительно убраны самым тщательным образом. Мэр сдержал своё слово в том, что касалось старого города, однако все эти горы застарелого мусора перевезли чуть поодаль и сбросили в одну огромную кучу прямо напротив очаровательного загородного дома под названием «Розовый холм», чей хозяин – англичанин – находился в отъезде. Это было невыносимо, и опасность многократно возросла, поскольку все дороги вели мимо «Розового холма». Снова обратились к мэру, и опять последовал полный лжи ответ. В своём втором письме мой муж, к несчастью, упомянул о том, что проходящая у нашего шале дорога настоятельно нуждается в ремонте. Нас заверили, что зловонную кучу скоро уберут, а дорогу починят и выровняют. В суете и неразберихе, возникшей из-за болезни мужа, я совершенно забыла об обещаниях мэра, но вскоре они сами о себе напомнили непривычно кипучей деятельностью рабочих, которые выстилали нашу дорогу толстым слоем какого-то материала. К своему великому ужасу, я убедилась, что это содержимое кучи, перенесённой от «Розового холма»!

Мэр исчерпал запасы своего либерализма, и мои страстные обращения к нему остались без ответа. Вскоре почти во всех семьях, живших поблизости от дороги, появились больные тем, что врач назвал эпидемической трахомой. Сия чаша не миновала моего мужа, и ему грозила полная слепота. Вот какая участь ждала литератора! Он был вынужден неподвижно лежать в кровати, страдая от ишиаса, с привязанной к телу правой рукой, чтобы избежать повторного приступа апоплексии, временно лишившись из-за неё дара речи, и к тому же с плотной повязкой на глазах! Раньше, когда я находилась на грани отчаяния, он часто говорил мне: «Стоит всего лишь посмотреть на это с другой стороны, как ты увидишь, что всё к лучшему». Когда я попыталась читать ему и вскоре убедилась, что в полумраке комнаты не могу разобрать ни слова, я сказала с горькой иронией: «Вот это и есть лучшее из того, что могло случиться!» К моему сыну, он воспринял мою реплику совершенно серьёзно, ответив: «Вот ведь странно, я только что собирался сказать тебе то же самое». Он продолжил, сказав, что сейчас вынужден отдыхать, чего бы никогда не сделал по собственной воле. «Ты помнишь, – с трудом написал он левой рукой на большом листе бумаги, – что дядя Джордж говорил о так называемом деривативном? Покрыть мои ступни пузырями, чтобы я лежал тихо? Это и есть одна из форм природного деривативного лечения». Потом он обратился ко мне