Возвращение Явленной - Евгений Евгеньевич Сухов

Присев на скамейку у стены, понтифик закинул голову к сводам. За двадцать пять лет до «Страшного суда[141]» великий Микеланджело расписывал потолок Сикстинской капеллы[142], где в центре композиции поместил девять эпизодов из книги «Бытие»[143]. Особенно трогательной получилась у мастера сцена изгнания из Рая. Скульптор, до того почти не имевший дела с красками, не участвовавший прежде в написании фресок, создал шедевр, который заставил восторженно восклицать его почитателей и пристыженно умолкнуть недоброжелателей, которых у него всегда было немало.

Вернувшись в Сикстинскую капеллу через двадцать пять лет, Микеланджело написал нечто такое, что заставило злопыхателей усилить свою гневную риторику, заставившую папу более сдержанно относиться к своему любимцу. Главный аргумент противников строился на том, что на фреске «Судный день» и святые, и грешники были представлены обнаженными. Обвиненный современниками в безнравственности и непристойности, гений хотел оставить работу незавершенной и только настойчивость Папы Павла III[144] заставила Микеланджело довести задуманное до конца.

Но так ли уж неправ был гениальный Микеланджело? Ведь в книге «Бытия» сказано о том же самом: «И были они наги, Адам и жена его, и не стыдились этого».

А еще великий Микеланджело не умел прощать и изображал своих недоброжелателей в непотребном виде. Более всех досталось церемониймейстеру[145] папы римского кардиналу Бьяджо да Чезено, который заявил, что столь непотребная фреска уместна не в священной часовне папы римского, а в общественных банях и грязных тавернах. Продолжая работать над «Судным днем», Микеланджело изобразил Чезена в аду в виде мифического греческого персонажа царя Миноса, выступающего в роли судьи умерших душ, с ослиными ушами (явный намек на откровенную глупость прототипа), в тоге из змей, обвивающихся вокруг его обрюзгшего обнаженного тела, одна из которых прогрызала его детородный орган.

Столь неподобающее пренебрежение к своей персоне разозлило высокопоставленного священника, о чем он немедленно доложил Папе Римскому Павлу III. Понтифик, наделенный острым умом и необыкновенным юмором, шутливо заметил, что его полномочия не распространяются на дьявольскую силу, и кардиналу придется самому договариваться с художником.

Договориться, видимо, не удалось…

На протяжении почти пятисот лет каждый входивший в Сикстинскую капеллу видел на фреске кардинала Бьяджо да Чезено в образе черта с ослиными ушами. Но Буонарроти Микеланджело в чем-то и услужил ненавистному кардиналу: не будь его портрета в домовой церкви Ватикана, вряд ли на протяжении веков кто-нибудь вспомнил бы его.

Папа Иоанн Павел II поднялся и направился к выходу. Гвардеец, стоявший у ажурной металлической решетки, почтительно распахнул перед понтификом узкую калитку.

— Вот что, Станислав, — обратился папа к личному секретарю, шедшему по левую руку от него. — Пригласи ко мне сейчас же Эдуардо Мартинеса, у меня к нему важное дело.

— Слушаюсь, Ваше Святейшество, — ответил епископ, поклонившись, и, убыстряя шаги, направился в сторону папской канцелярии.

Когда Иоанн Павел II неспешно подошел к своему кабинету, архиепископ Сомало уже поджидал понтифика у дверей, приветствуя его в полупоклоне.

Архиепископ Эдуардо Мартинес Сомало[146] был родом из Испании. Долгое время он проработал апостольским нунцием в Колумбии, где проявил себя великолепным дипломатом. Его способности по достоинству были отмечены администрацией Ватикана, и вскоре его пригласили на должность заместителя Государственного секретаря по общим вопросам. Тонкий, умный, деликатный, обладающий даром убеждения, архиепископ Эдуардо был способен обратить в свою веру даже убежденного еретика. Именно поэтому папа поручал ему разрешение особо деликатных дел, выходящих за рамки Апостольской нунциатуры.

Архиепископ Эдуардо Мартинес сразу понял, что разговор пойдет о чем-то весьма важном, что папа не желает поручить кому-то другому, и был готов исполнить указание Его Святейшества со всей тщательностью.

Папа выглядел усталым. Это был стареющий мужчина, согнутый болезнями, он отличался от остальных смертных только тем, что носил на макушке тиару главы католической церкви. Неблагоприятные изменения во внешности понтифика, произошедшие с ним за последние годы, заставили больно сжаться сердце участливого Эдуардо Мартинеса. Белые просторные одежды на плечах папы теперь больше походили на саван, нежели на одеяние священника. Последние несколько лет понтифик не смотрел в лица собеседников прямым пытливым взглядом, как раньше, а глядел себе под ноги, словно погруженный в свои мысли.

Поэтому со стороны могло показаться, что понтифику не было никакого дела до всего земного, и только когда он начинал говорить — негромким, спокойным и уверенным голосом, становилось понятно, что это не так.

Каким же был в действительности глава римско-католической церкви?

— Он был смиренным верующим. Архиепископу припомнилась сцена, как однажды, ступив на чужую землю, понтифик встал на колени и поцеловал серый затертый асфальт, как если бы просил у холмов, обступивших аэродром, дозволения пройти по этой земле. При всем этом в поступках Иоанна Павла II отсутствовала всякая театральность, он был искренен и прост в действиях и чувствах.

— Проходите, Эдуардо, — сказал он, широко распахнув дверь.

Войдя в кабинет, папа сел в свое кресле, положив ладони на кожаные подлокотники.

Архиепископ Мартинес Сомало лишь перешагнул порог, не смея пройти в глубину комнаты, — так и стоял в дверях, слегка согнувшись в почтительном поклоне.

— Садитесь, Эдуардо, — доброжелательно произнес понтифик, указав на стул, стоявший по правую сторону от стола. Улыбнувшись, добавил: — Надеюсь, вам тут будет удобно.

Мартинес Сомало невольно отметил глубокие перемены, произошедшие с понтификом после тяжелого ранения в живот и многочисленных болезней, пришедших следом. Изменения коснулись не только его тела, но и душевного состояния: в его светлых глазах плескалась какая-то затаенная грусть. Архиепископ отвел взгляд, не в силах смотреть на печальные перемены, и сосредоточил внимание на руках папы — белых и по-мужски широких.

— Спасибо, Ваше Святейшество.

— Я давно и с очень большим вниманием наблюдаю за вашей работой. И когда Государственный секретарь Святого Престола кардинал Агостино Казароли[147] попросил меня поддержать вашу кандидатуру на должность его заместителя по общим вопросам, то я с радостью это принял, потому что считаю вас талантливым человеком и отличным организатором. Вы уже не однажды подтвердили свои незаурядные способности. Ваше умение договариваться даже с непримиримыми противниками внушает уважение. Уверен, что во многом вам помогает образование дипломата.

— Вы очень добры ко мне, Ваше Святейшество. Я старался всегда на совесть исполнять порученное мне дело, на каком бы посту ни находился.

Мартинес Сомало производил впечатление человека незаметного, даже тишайшего. Впечатление менялось мгновенно, как только он начинал говорить. Обладая проникающим взглядом и звучным низким голосом, который никак не сочетался с его небольшой фигурой, он производил сильное впечатление на всякого собеседника.

— Ваши дипломатические таланты и присущая вам деликатность весьма подходят для того необычного задания, которое я бы хотел вам поручить…