Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

– Белый шпиц, белый шпиц, белый шпиц стучит в стекло, – надтреснутым голосом пропел старик, – приглашая нас с тобою на прогулку…

Он бы с большим желанием завыл, а не запел, но не хотел доставлять удовольствия своим тюремщикам, если здесь была прослушка.

Впрочем, в этом он сомневался.

Он никого всерьез не интересовал. Вот что обескураживало. Он просчитался. Ему не удалось заинтриговать Калинникова и привлечь на свою сторону. Он его всего лишь взбесил.

Похитил его мать, пробрался в его дом, засел в его кабинете с подложной собакой и хотел, чтобы тот в итоге ему помог?

Гройс негромко засмеялся. Старый дурак! Он догадывался, что с годами теряет хватку. Но не представлял насколько.

Ладно, еще не всё потеряно, сказал он себе. Возможно, Калинников проверяет информацию, вот и запер пленника, чтобы тот еще чего-нибудь не выкинул… Но он всё проверит и вернется с благой вестью, что с несостоявшимся убийцей можно иметь дело…

«Ты сам-то веришь в такой исход?» – спросил себя Гройс.

Взгляд его упал на собаку. Пес по-прежнему дремал – дряхлый обленившийся шпиц, три четверти времени жизни проводящий во сне.

«Собаку жалко», – подумал Гройс.

Ну разве не смешно! Он сам рассказывал Никите о местечке для двух-трех могил в бункере отставного генерал-майора. Калинникову даже не придется возиться с перевозкой трупа. Гройса завалят прямо тут, закопают в песок и сверху зальют цементом. А бедный, ни в чем не повинный пес ляжет рядом.

Идиот, какой же идиот… На что он обрек двоих молодых балбесов? Эгоизмом своим, непременным желанием реванша – он ведь погубил их обоих. Собирался заключить сделку – с кем? С человеком, который выходит из дома четыре раза в году?

Дверь открылась, и он увидел Марию Семеновну. Губы ее были поджаты. Она окинула Гройса негодующим взглядом, просеменила к нему. Гройс приготовился получить пощечину. Вместо этого она сгребла в охапку шпица и вышла. Охранник закрыл за ней дверь.

«Ну слава богу! Хоть Беляшику повезло». Мария Семеновна, конечно, не могла допустить, чтобы песик погиб.

Будет жить Беляшик у бандита и убийцы Григория Калинникова.

Гройс задремал, а когда проснулся, была ночь. Он определил это шестым чувством. В его подвал сверху не доносилось ни звука. Но он понимал, что отпущенное ему время стремительно истекает. Чем бы ни занимался сейчас Калинников, он занят не судьбой своего пленника. Его игра куда серьезнее. Гройс – песчинка. И не песчинка даже, а мусор, попавший под обод колеса.

Немного бы удачи…

– Языческое божество Фортуна – для тех, кому не на что надеяться, – вслух сказал Гройс и облизнул пересохшие губы. – Последнее прибежище бессильных. Слышишь, Никита?

Никита не отозвался, только усмехнулся – непонятно, соглашаясь или споря.

– Айнур? – позвал Гройс.

Девушка смотрела на него из темного угла, скрестив руки на груди.

– Не молчи! – взмолился старик. – Скажи что-нибудь на прощание.

– Вы не тревожьтесь. – В голосе Айнур не было укора. – Они меня не очень мучили.

Она выступила из тени, и он увидел трупные пятна на ее шее. Гройс пытался что-то сказать, но из горла вырвался только хрип. Ее маленькие босые ноги и колени были испачканы черным. После смерти ее тащили лицом вниз, ноги волочились по земле…

Никита закрывал ладонью рану на шее.

– У Пономарева поставленный удар. – Он через силу улыбнулся. – Глупо это было, с самого начала глупо.

«Прости», – пытался сказать Гройс, но Никита отнял руку, и кровь хлынула потоком, словно прорвало плотину. Черная и тусклая, она поднималась всё выше, и в ней где-то вдалеке тонул, как в мазуте, бедный брошенный попугай.

– Проша! – отчаянно крикнул старик.

Что-то щелкнуло, и он очнулся.

Трясло его так, что стучали зубы. Шея онемела. Гройс с трудом выпрямился, вытер испарину со лба. «Сам сдохну раньше, чем они меня прикончат».

Дверь распахнулась.

На пороге стояла Марина Бурова.

Глава десятая

Обстановка была такая: надувной матрас, средство для биотуалета в трехлитровой бутыли, стул в центре комнаты. У боковой стены – стеллаж от пола до потолка. Полки были пусты. Длинная узкая лампа светила мертвенно-белым.

Всё это Айнур увидела, когда пришла в себя.

Она не знала, сколько времени здесь провалялась. Казалось, пока она была без сознания, в ней заменили все кости на старые шарниры и ржавую арматуру. Айнур с трудом смогла привстать.

Стукнула дверь, и вошли Пономарев и Бурова.

– Пить, – попросила Айнур.

Горло и язык тоже были чужие и ржавые.

Некоторое время эти двое смотрели на нее без всякого выражения. Затем Бурова, усмехнувшись, сказала:

– Смотри-ка, живая! А ты говорил…

Пономарев исчез и вернулся с бутылкой воды. Айнур с трудом открутила крышку.

Она выпила всю воду до капли, и ей стало легче.

– Какой сейчас день?

На левом предплечье включилась боль. Они укололи ее в машине, вспомнила Айнур, ее мутило, стошнило, а потом она уплыла в темноту, пока ее тащили из гаража.

Пономарев, не отвечая, сел рядом на корточки, перевернул ее, словно куклу, и стянул ей руки за спиной пластиковым хомутиком. Задержал взгляд на бутыли, поморщился, ушел и спустя некоторое время вернулся, неся биотуалет. Поставил его возле матраса, не обращая внимания на Айнур, и вышел.

– Ты всё поняла? – донеслось из коридора.

– Да что ты гоношишься? – Ленивый голос Буровой. – Нормально всё будет.

– Я не гоношусь, как ты выразилась, а предупреждаю заранее, чтобы не было эксцессов, как в прошлый раз.

– Не эксцесс, а недосмотр…

– Демагогию не будем разводить.

Шаги в коридоре, тишина… Пономарев поднимался по ступенькам. На лестнице ковролин, материал гасит звук. Айнур прислушивалась, опустив веки. Хлопнула дверь: Пономарев теперь был наверху, в доме. До нее не доносилось ни единого шороха. Звукоизоляция здесь была сделана на совесть. «Вот почему они мне рот не заткнули. Кричать бесполезно».

Она открыла глаза и увидела, что Бурова стоит в дверях, прислонившись к косяку, и с усмешкой рассматривает ее.

– Как ты меня назвала, повтори-ка это словцо?

Айнур молчала.

– Невоспитанная ты девушка. – Марина покачала головой. – С тобой разговаривают, а ты не отвечаешь. Откуда вы такие беретесь? В школе тебя не учили, что ли? Ладно, пить хочешь? Водички тебе принести или, может, морса? Или покушать хочешь? Ты вообще как, голодная?

Айнур не знала, голодная она или нет. Она не успела даже обдумать свои ощущения: ее тревожило несоответствие между заботливыми вопросами Буровой и выражением ее глаз. Во взгляде Марины искрилось веселье.

– Что, не можешь вспомнить, как ты меня обозвала?