Черная рука - Стефан Толти

Аделина принимала визиты богатых итальянских женщин и десятки писем с соболезнованиями. Один член Конгресса публично вознес хвалу «мужественной основательности и неустрашимой храбрости»[626] ее мужа. Многие письма были весьма витиеватыми. «Подумайте о том, как глубоко Он, должно быть, любил вашего дорогого мужа, что позволить ему умереть мучеником, – писала некая миссис Джаколуччи. – Не так уж далек тот миг, когда и мы должны будем поместить в такой же раствор наши печали и страдающие тела и вознестись, по сути, к вечной встрече с дорогими нам людьми». Некоторые письма адресовались просто «Вдове и сироте мученика». Репортер, освещавший деятельность Петрозино в одной из ежедневных газет, выразил соболезнования от имени всего Газетного ряда и напомнил Аделине горькую правду: прямо в этот момент на Манхэттене живут семьи, получившие от «Черной руки» смертный приговор, или те, кто надеялся, что Петрозино вернет их украденных детей. Теперь они скорбят о смерти ее мужа не менее глубоко, чем она. «Пока вы оплакиваете потерю любимого человека, – писал он, – вы должны помнить, что во многих других семьях, которые считали его своим защитником, потеря Джо переживается так же остро».

* * *

В день похорон, 12 апреля, мэр Макклеллан объявил официальный всеобщий выходной. Офисы государственных служб были закрыты. Ожидалось, что проводить Петрозино соберется довольно большая толпа[627].

День выдался прохладный и ясный. К десяти утра на Гранд-стрит выехала фаланга конной полиции, загрохотав копытами по булыжникам. Конные полицейские свернули на Лафайет-стрит и проскакали взад-вперед, оттесняя на тротуары массы скопившихся людей и расчищая путь от Гранд-стрит до Хаустон-стрит – в общей сложности пять городских кварталов. В той же толпе присутствовали репортеры всех крупных газет и даже некоторые иностранные корреспонденты. «Вид улицы Лафайет сделался невероятно впечатляющим, – писал один из них. – Окна, балконы пожарных лестниц и крыши каждой фабрики, каждого административного здания, покуда хватало глаз, оказались до отказа заполнены рабочими в рубашках с короткими рукавами и с непокрытыми головами. Не было слышно ни звука, кроме тех, что издавали экипажи, занимающие свои места, и лошади конного эскорта. Девушки с фабрик бумажных коробок, сигарочники и те, кто производят „брюки“ по цене дюжины пар штанов, – все смогли найти достаточно свободного времени, чтобы отдать дань уважения этому человеку».

Жизнь в нижней части города замерла. На сотнях зданий в полной тишине развевались итальянские флаги. Полицейский оркестр промаршировал и развернулся к дому на Лафайет, 233, выстроившись напротив двери, через которую Петрозино выходил в последний раз, чтобы сесть на пароход «Дука ди Дженова» до Италии. Носильщики гроба – все постовые полицейские ростом не ниже метра восьмидесяти, выглядевшие великолепно в синей шерстяной униформе, – застыли в ожидании, а солнце отражалось от золотых лычек на их воротниках. Один за другим из дома выходили мужчины с букетами цветов, которые прислали Аделине соболезнующие. Один за другим подъезжали экипажи, и мужчины складывали цветы внутрь. Через несколько минут восемь фаэтонов[628] оказались заполнены до отказа.

Явка превзошла самые смелые прогнозы. Чтобы почтить память детектива, на улицы Нью-Йорка вышло около 250 тысяч человек[629] – больше, чем собралось на похоронах президента Мак-Кинли. Никогда прежде в истории Нью-Йорка или любого другого американского города не сходилась настолько многолюдная толпа, чтобы почтить память человека из того класса, к которому принадлежал скромный лейтенант полиции Петрозино. Восемнадцать лет спустя похороны Рудольфа Валентино[630], самого знаменитого актера в мире, привлекут на Манхэттен сто тысяч скорбящих – и это при том, что к тому времени город вырастет на миллион человек. Многим очевидцам тогда, 12 апреля 1909 года, наверняка вспоминались гигантские шествия в честь Улисса С. Гранта[631] и генерала Уильяма Текумсе Шермана после их смерти. Съемочная группа направляла камеры на лица в толпе, снимая кадры для документального фильма, который будет показан в кинотеатрах несколько недель спустя.

Ровно в десять часов утра носильщики зашли в дом. Вскоре они вышли с гробом, который загодя привезли из штаб-квартиры Республиканской лиги. Когда они спустили его и уже готовились грузить на катафалк, с соседней крыши вспорхнула стая голубей и некоторое время кружила над головами, прежде чем улететь. Опиравшаяся на руку брата Аделина вышла вслед за гробом вместе с членами семьи и друзьями и села в черную карету. Как только все заняли свои места, катафалк, запряженный шестеркой угольно-черных лошадей, задрапированных белой шелковой сеткой, с грохотом покатился по улице в сторону собора Святого Патрика. Когда он проезжал мимо здания 243 по Лафайет, пожарные 20-го отделения выкатили свою машину на улицу и позвонили в колокола. Полицейских в процессии было так много, что солнце, отражавшееся от их медных пуговиц, «слепило глаза».

Процессия приблизилась к Мотт-стрит, где ее ждали ряды выстроившихся вдоль кирпичных зданий улицы полицейских в синих мундирах и инспектор Маккафферти. Как только катафалк поравнялся с полицейскими, они подняли в прощальном салюте свои дубинки, взмахнув ими и придержав белые кисточки. Впереди показалcя собор Святого Патрика, сложенный из выветрившихся светло-коричневых камней. Многостворчатые окна храма, глубоко утопающие в каменной кладке, навевали мысли об аскетичном затворничестве. Процессия подошла к парадным дверям, и носильщики подняли гроб с катафалка, пока школьный хор мальчиков пел «Вознеси меня, Иисус, к груди Твоей из этого мира страстей греховных». Под звуки хора сироты из Общества помощи детям[632], жившие в здании напротив церкви, побросали свои дела, подошли к окнам и, прижавшись лицами к стеклу, стали смотреть на траурную церемонию. Слегка покачиваясь на плечах носильщиков, гроб приближался к дверям собора Святого Патрика, где его уже ждали священники в рясах и огромная толпа. Цветы заняли все свободное пространство внутри церкви, и на гроб их было уложено так много, что полированное дерево почти скрылось с глаз. Занявшие позиции на крышах детективы высматривали на улицах провокаторов; одновременно около сотни полицейских в штатском ходили в толпе, всматриваясь в лица подозрительных людей в поисках «сумасшедших анархистов»[633] или «гнусных черноруких».

Итальянцы внутри собора столпились у скамей с правой стороны, в то время как полицейские заняли места слева. Вошла Аделина с закрытым плотной вуалью лицом, по-прежнему опираясь на руку брата, и заняла свое место на скамье в первых рядах, возле молодого певчего. Она истерически рыдала, не поднимая головы, на протяжении всей церемонии. Священники начали католическую мессу. В церкви было мертвенно тихо, если не считать голосов священников и рыданий Аделины. Священники