Я во всем виновата - Элизабет Кей

Я слышала, как ты открыл холодильник, а потом и пиво.

– Как тебе? – спросил ты и сел в кресло напротив.

– Ничего.

Бо́льшую часть дня я провела, уставившись в телефон, потому что ни сестра, ни кузина так и не ответили на мои сообщения. Я положила его на стол экраном вниз. Мне не хотелось, чтобы ты увидел, как экран вспыхнет, когда – или даже если – наконец придет ответ. Я все еще ждала, но уже начала беспокоиться. Я была так уверена, что мне нужно исповедаться, чтобы забеременеть. А что, если этого не произойдет?

– А мне нравится, – сказал ты. – София. Хелена. Лучше?

Я увидела, что ты закатал рукава до локтя. Я так тебя любила…

– Я не уверена.

– Все в порядке? – Ты нахмурился.

– Я… просто думаю, что гарантий никаких. Я беспокоюсь, что это не…

– Все будет, – сказал ты, садясь на пуфик передо мной и обнимая мои ноги в тапочках, – я уверен.

– Могут возникнуть проблемы…

Ты отставил пиво и вздохнул.

– Значит, будем искать решение. Мне нравится Элеонора. Элеонора могла бы быть Элли или Нелл.

– Джим…

– Хорошо, – ты сжал мои ноги, – больше не буду.

Мне было не по себе от предположения, что надо будет дать имя еще одному ребенку. От твоей уверенности, потому что в тот момент путь к нашему будущему становился все менее и менее определенным. Но дело было не только в этом. Я ненавижу, когда ты перечисляешь имена, потому что некоторые из них категорически неприемлемы по необъяснимым причинам. Я боялась, что ты скажешь «Эмбер» – а это не так уж далеко от Элеоноры или Хелены – или, того хуже, «Пейдж».

Я помню, как ты впервые произнес это имя. Ты вез нас из коттеджа, а наш сын спал на заднем сиденье. Я рассказывала тебе эту историю. Я объясняла, что есть две записки, два адресата, две женщины, которые должны простить меня.

– А Пейдж?

Я помню, как ты щелкнул переключателем, чтобы протереть стекло. Я помню, как снег кружился перед нами, словно сахарная пудра, падающая из сита.

– Ее не пригласили?

Я глубоко вздохнула.

Пейдж была невысокой, кругленькой и симпатичной. У нее были самые светлые волосы из нас четверых, и она заплетала их в две косички, свисавшие до плеч. Ей нравились сарафаны в клеточку, а вместо грязных кроссовок она носила аккуратные сандалики и носки с оборочками. Она обожала розовый цвет, собирала букеты, а по ночам засыпала, прижимая к себе потрепанную тряпичную куклу.

Оглядываясь назад, я думаю, что она была совсем не похожа на нас.

Мы сбегали – часто, почти каждый день – на пляж или в поля. Мы карабкались по стволам плакучих ив и древних дубов. Мы ныряли в волны и заходили в море на веслах, пока она сидела на мелководье, не умея плавать. Мы постоянно подгоняли себя, желая быть быстрее, выше, глубже. У нее не было юношеской потребности в преодолении границ. Ей нравилось оставаться маленькой и милой.

Чувствовала бы она себя иначе, если бы знала, что останется такой навсегда?

Я не пригласила ее, потому что она умерла тем летом.

Глава 6

– Ну? – спросила я.

– Я в деле, – ответила Эмбер.

Мы вылезли из-под плакучей ивы и немедленно зажмурились от яркого солнечного света. Я первой пошла к живой изгороди, разделявшей два сада. Эмбер шла прямо за мной; я слышала, как ее босые ноги ступают по траве. Лидия мрачно топала за ней, куда медленнее. Пейдж, как всегда, оказалась последней в нашей шеренге из четырех человек. Мы собрались у изгороди и наклонились, чтобы посмотреть сквозь ветки.

– Ты пролезешь? – спросила я.

– Наверное.

Эмбер отодвинула в сторону несколько толстых веток.

– Ну не знаю… – сказала Лидия, – может быть, не стоит? Это небезопасно.

Она посмотрела на меня умоляюще. Я покачала головой.

Эмбер опустилась на колени и решительно начала ломать нижние ветки, чтобы проделать себе проход. Пейдж негромко гудела себе под нос, как будто хотела что-то сказать, но не могла подобрать слов. Лидия все еще твердила, что это абсурдно и опасно, и нельзя ли вместо этого просто пойти в кондитерский магазин.

Эмбер проскользнула в маленькое отверстие и выбралась с другой стороны.

– Там кто-нибудь есть? – прошептала Пейдж.

– Похоже, нет.

– Тогда давай быстрее, – сказала я.

– Заткнись, а? – ответила Эмбер.

Я смотрела, как она, храбрясь, шла по лужайке и опускалась на колени рядом с коричневой «запятой». Я видела, как она сделала глубокий вдох и вздрогнула. Я ждала, затаив дыхание, пока она разминала правую руку. Пейдж молчала, закрыв лицо руками. Лидия шипела через изгородь, что Эмбер должна немедленно вернуться, что это безумие, что сказать «нет» совсем не стыдно. Я подтолкнула ее – или, может быть, толкнула, – потому что игра возможна только в том случае, если все подчиняются правилам. Ее готовность нарушить их была признаком слабости.

Эмбер вовсе не была слабой. Она всегда была уверена, что сила воли ее никогда не подведет. Она бегала быстрее всех. Забиралась выше всех. Она задерживала дыхание на глубине, за волнорезами, где никто из нас не мог достать до дна. Иногда она оставалась под водой так долго, что мы уже уплывали за помощью, когда она наконец всплывала.

Я смотрела, как она сидит на корточках, и меня терзал ужас. Я не могла поверить, что она собирается сделать что-то настолько мерзкое. Но если говорить начистоту, то в глубине души я немного радовалась. Она назвала самого лучшего мальчика, которого мы когда-либо видели, гадким, ну и кто теперь гадкий?

Лидия схватила меня за руку.

– Это ужасно, – сказала она, – ты должна немедленно…

– Но я же не думала, что она правда…

– Ты врешь.

Она почти плакала.

Эмбер стояла на коленях, опустив руку в аккуратно подстриженную траву.

И вдруг вздрогнула, отдернула руку, вскочила и бросилась к нам.

Она влетела в дыру у основания живой изгороди, держа один палец перед собой, и бросилась ко мне.

– Ты это сделала? – спросила я. – Сделала?

Я почувствовала запах раньше, чем увидела ответ.

Она сунула палец в какашку по первую фалангу, и кончик его покрылся коричневой жижей, мягкой, как взбитые сливки. Она подошла ближе, подняла руку. И быстро, как змея, бросающаяся на жертву, размазала это по моей щеке. Она остановила палец в миллиметре от моих губ.

– Это сделаешь ты. Ешь.

Она отплевывалась, когда говорила;