Под черным небом - Ингер Вольф

– Я хочу остаться с Энджи, – сказала она твердо. – Я хочу с ней жить.

– Но Мария, – начал Трокич тихим голосом, думая о холодном трейлере, – твои дедушка и бабушка в Дании очень хотят, чтобы ты приехала. Мы поедем вместе, ты и я. Зенну мы тоже возьмем с собой. Вы будете жить у бабушки с дедушкой, и у тебя будет своя комната в доме, который совсем недалеко от парка с оленями.

– Но я не хочу. Я хочу быть с Энджи.

И громче, сердитым голосом:

– Я не хочу в Данию. Хочу остаться здесь.

– Милое золотце, – сказала Энджи и прижала ее к себе, – ты можешь остаться у меня, если хочешь, но это решаю не я.

– А кто решает? – спросила девочка.

– Не знаю. Твои дедушка с бабушкой. Власти.

Мария зарылась лицом в одеяло и снова заплакала. Энджи покачала головой, гладя девочку по светлым волосам, и посмотрела на Трокича блестящими растерянными глазами.

– Черт возьми, Дэниель. Что мне теперь делать? С тобой и с ней? Со всем?

Он не мог ответить. Боль была огромной пустотой у него в животе, и он отвел взгляд. Посмотрел в окно. В сторону университета. Прошло всего десять дней, а вся его привычная жизнь перевернулась с ног на голову. Они охотились на одного из худших убийц в его практике, погибли люди, мир невинного ребенка был разрушен. И еще он встретил ее. Энджи. Дания казалась невероятно далеко, но там был его дом.

– Поехали с нами, – попросил он. – У меня найдется место для тебя, а бабушка с дедушкой Марии живут всего в паре километров от меня. Она сможет приходить к нам в гости.

Она покачала головой:

– Это единственное, чего я не могу. Меня нельзя забрать с Аляски. Так далеко вороны не летают.

67

Вернувшись в Орхус, Трокич обнаружил, что стал героем. Газеты пронюхали об убийствах, и СМИ заполнили кричащие заголовки, один громче другого: «Датский полицейский побеждает американского маньяка», «Убийство ученого-вулканолога в США раскрыто датской полицией». Целую команду с TV2 послали в Анкоридж, чтобы снять документальный фильм о жестоком преступлении, жертвой которого стала датская семья на Диком Западе. Телевизионщики вникли в материалы дела до мельчайших подробностей и поговорили со всеми вовлеченными сторонами. В результате Трокича провозгласили самым настоящим героем. Но ему было абсолютно на это плевать, когда он, засыпанный поздравлениями, пришел в офис Карстена Андерсена.

– Вы посмотрите, кто к нам пожаловал, – сказал директор полиции, чье лицо иллюстрировало многочисленные газетные заголовки. – Только что прилетел?

Трокич ответил утвердительно. Его внутренние часы снова совершенно сбились с курса.

– В семь утра, – добавил он. – Заехал домой ненадолго. Мой автоответчик забили сообщения с приказом явиться сюда. Я устал, вымотался, хочу домой и спать.

Директор полиции улыбнулся.

– Поспишь еще. Не думал, что скажу это, но народ тут скучал по тебе. Они мне жутко надоели, постоянно спрашивая, нет ли новостей. Я весьма доволен твоей работой. Ты практически возвел полицию Восточной Ютландии в героический статус.

Расскажи мне что-нибудь, чего я еще не знаю из новостей. Не сказать чтобы я получил много отчетов от тебя в ходе дела.

Трокич вздохнул и начал рассказывать. Это заняло почти два часа, в течение которых Карстен Андерсен сидел тихо, как мышь, и ловил каждое слово. Потом они молчали. Трокич смотрел в окно и думал, что он сидел на этом месте две недели назад и был тогда другим человеком. Еще он думал, что деревья за окном сбросили почти все листья. Он не знал, потерял ли он сам многое или, наоборот, что-то нашел.

– А что Мария? – спросил Андерсен взволнованно.

– Дедушка с бабушкой встретили нас в аэропорту и забрали ее.

Трокич все еще чувствовал детскую ручку, сжимающую его ладонь весь долгий путь через Атлантический океан и четыре пересадочных аэропорта; девочка выпускала его руку, только когда прижималась к нему, свернувшись клубочком, и дремала. А Зенна все время сидела в багажном отделении под ними. Он никогда так не боялся, что багаж потеряется, и вздохнул с облегчением, когда счастливую, не травмированную перелетом собаку выпустили из клетки в аэропорту Биллунн.

– Я говорил с ними вчера, – сказал Андерсен. – Лично ездил к ним и снова съезжу, когда все немного уляжется. Ей будет тут хорошо.

Трокич скептически пожевал щеку изнутри.

– Иногда жизнь бывает к нам жестока. Я помню Марию маленькой сильной упрямицей. Она наверняка справится, к тому же она у своих бабушки и дедушки, которые любят ее больше всего на свете.

– Верю вам, – сказал Трокич. – Но она не хочет жить здесь. Она хочет к Энджи, моей коллеге. Хочет обратно на Аляску.

– Ну так она сможет туда поехать, когда вырастет. А до тех пор она может летать туда на каникулы. Ее бабушка и дедушка добрые люди, и денег у них хватает. Если она будет канючить, то наверняка добьется своего.

– Уверен, она так и сделает, – сказал Трокич, вспоминая совершенно раздавленную Энджи в аэропорту Анкориджа. Ее взгляд будет еще долго преследовать его.

– И что теперь? – спросил Андерсен. – Какого черта мне теперь с тобой делать, национальный герой? Я бы тебя повысил, если б не знал, что ты бы скорее предпочел, чтобы тебя понизили. Да и прямо сейчас больше похоже на то, что ты бы хотел, чтоб тебя уволили.

– Не стоит беспокоиться. Я больше ничего не умею делать.

Директор полиции долго разглядывал его, вращая большие пальцы один вокруг другого сначала в одну сторону, а потом в другую. Знакомое движение.

– Знаешь, это ведь не так уж и необычно. Множество датчан убивают за рубежом, или они бесследно исчезают. Может, я бы отправил тебя в командировку в другой раз.

– Не знаю, – сказал Трокич. – Я пока ничего не знаю.

Но Андерсена очевидно воодушевил тот факт, что полицейский из Орхуса удостоился статуса героя всей страны.

– Возможно, мы могли бы создать целую команду, которая выезжала бы по необходимости за границу и решала различные задачи.

– Я бы хотел поскорей добраться до дома и завалиться спать, – вздохнул Трокич, у которого не было ни малейшего желания думать о чем-то, что могло бы подразумевать дальнейшие перелеты.

– Возьми недельку отпуска.

– Спасибо, не надо, – сказал Трокич с ужасом в голосе от одной мысли, что ему придется сидеть дома одному со своими мыслями, своей болью и пустотой внутри.

Уголки