Лотос и ветер - Джон Мастерс

Джагбира, а на южной стороне хребта нашли можжевельник и низкорослый рододендрон и разожгли костер. Бурхан скончался, и несколько часов они все спали, прижавшись друг к другу на земле перед костром.

Робин проснулся первым и вскочил, чтобы подбросить в костер побольше кореньев и снова разжечь огонь. Он взглянул на звезды и понял, что было около двух часов. Муралев подкрался к нему, и некоторое время они молча сидели на корточках у костра.

Затем Муралев сказал: «У Джагбира плохая левая рука. Правая намного лучше». Заросшая за несколько дней щетина скрывала очертания его лица. Царапины и маленькие дырочки виднелись там, где бурхан продувал кожу камнями и снегом. Его голос был грубее, чем когда-либо, как будто он проглотил немного летящего гравия. Когда Робин кивнула, он спросил: «Что это за имя такое — Джагбир? Я хотел бы знать, чтобы лучше запомнить его и найти место в этом мире.

— Он гуркх, — сказал Робин, — каламбур из Зиллы Четыре Тысячи Парбат в западном Непале. Он стрелок Тринадцатого гуркхов. Угрюмо потрескивал огонь, и блуждающий луч лунного света скользил по безмолвной башне Музтаг Ата.

Муралев сказал: «Он самый любящий мужчина, которого я когда-либо знал. Ему повезло».

Робин кивнул. Он устал, но с приятной апатией, как альпинист, достигший вершины, вернувшийся сквозь мокрый снег в свое теплое убежище. — Что мы собираемся делать? — тихо спросил он.

Красные отблески костра мерцали в глубине затененных, налитых кровью глаз Муралева. Он потерял очки в бурхане, и глаза сморщились во внутренних уголках. Он сказал: «Я не знаю, Сэвидж».

Робин лежал неподвижно. Лунный свет исчез из Музтаг Ата, и Джагбир застонал во сне. Муралев сказал: «Ход моей жизни показал мне, что я должен выходить и искать. Я думаю, что могу закончить в монастыре, но сначала — сорок дней в пустыне. Или сорок месяцев. Или сорок лет.

— Да, — нетерпеливо ответила Робин. Но мы должны делать добро для людей — не для какого-то конкретного человека, а для всех людей. Возможно, нам удастся выяснить важные вещи, которые были спрятаны, похоронены или забыты.

Джагбир стонал уже несколько минут. Теперь он встал, нетвердо держась на ногах и моргая от огня. Они молча смотрели ему вслед, пока он не скрылся в темноте.

Робин поспешила продолжить. «Люди, которые действуют, работают и любят, хороши. Люди вроде нас, которые сидят в пустынях или подобны Измаилу, люди, которые пытаются избавиться от всякого действия, работы, любви — они тоже хороши. Бог создал всех нас. Разве мы не можем найти мост между двумя типами людей — возможно, похороненный в истории? Возможно, в наших умах? Мы…

Он резко остановился. Джагбир подошел к ним, тяжело ступая и неуверенно, из темноты, и они поднялись вместе. После долгого взгляда друг другу в глаза они повернулись, чтобы помочь стрелку лечь. Но Джагбир, пошатываясь, продолжал идти и остановился только у края костра. Его левая рука заканчивалась комком окровавленной шерсти. Кровь просачивалась сквозь бинты и, шипя, капала вогонь. В правой руке он держал бумажник Муралева. Он был молод и тяжело ранен. Рана была видна у него на глазах. Робин осторожно взял в руки забинтованный окурок. — Что ты натворил? — спросил я.

«Отрезал пальцы. Остановил большую часть кровотечения ячменной мукой… и холодом. У меня его бумажник. Он уставился на Муралева.

«Тебе не следовало этого делать.» Робин начала разворачивать окровавленные полоски войлока, но Муралев сказал: «Оставь это. Мы только снова запустим поток. Мы ничего не можем сделать.

«Чап! — Джагбир заставил его замолчать угрожающим движением правой руки, в которой был бумажник. Он вернулся к Робину. — Мы должны открыть это, сахиб.

Робин взял его, потому что Джагбир вложил его ему в руки. Висячий замок висел сломанным на засове. Робин посмотрел на него, затем в голодные, полные боли глаза Джагбира. Он не хотел открывать его. В этом не было необходимости. Он знал правду, и ничто в кошельке не могло сделать ее правдивее.

Джагбир сказал: «Там будут бумаги. Доказательства. Тогда Джанги Лат Сахиб поверит». Это была правда. Это было бы похоже на легенду об Александре. Они захотели бы увидеть «доказательство», и вот оно.

— Пожалуйста, не открывайте, — попросил Муралев.

Робин пробормотал: «Почему нет?» Конечно, он знал, почему нет. Муралев раз и навсегда удалился из мира человеческой борьбы. Робин молчаливо согласилась пойти с ним, путешествовать с ним, по крайней мере, до тех пор, пока они не смогут найти свой собственный путь. Но глаза Джагбира горели боевой, ревнивой любовью, а с его руки капала кровь, капля за каплей. Давление любви Джагбира заставило руку Робин взяться за замок. Это было неправильно. Замок сжег бы его. Это было то, что он должен был оставить позади. Но он сказал снова, его голос стал хриплым от чувства вины: «Почему нет?»

— Ты знаешь.

Робин открыла бумажник. Внутри была тонкая папка с бумагами. Муралев настойчиво потянул себя за мочку уха, и его длинное лицо страдальчески сморщилось, когда Робин поднес бумаги к камину и начал их изучать. Джагбир сердито уставился на Муралева долгим, все еще голодным взглядом.

Там была карта Западной Азии. Толстая линия, обведенная синими чернилами, тянулась от юга России, пересекала западную Персию и поворачивала на восток. Наконечник стрелы упирался в перевал Болан. Вторая стрела спускалась от Фарганы через Самарканд к Балху и пересекала Гиндукуш, и наконечник этой стрелы упирался в Пешавар. Несколько тонких линий выползли из Фарганы в сторону русского памира, но прежде чем они достигли перевалов в Индию, они повернули назад и присоединились ко второй стреле в Балхе. Рядом с этими последними строчками были нарисованы цифры.

«Что означают эти цифры? Бесцветным голосом спросила Робин. «Количество дней до начала главного наступления, за которое эти силы должны начать свои передвижения».

— Достаточно далеко впереди, чтобы дать нам время перебросить наши войска к северным перевалам?

Муралев не ответил.

Робин протянула другой документ, пять страниц рукописи, написанной мелким почерком, скрепленных в верхнем левом углу. — А это?

— Подробный план, к которому относится карта.

«А это? Робин ткнул пальцем в отдельную группу букв и цифр в правом верхнем углу верхнего листа.

«Серийный номер этого экземпляра. Номер пять. Их всего одиннадцать.

Робин сложил бумаги обратно в бумажник. «Я понесу,» вмешался Джагбир и протянул руку. «У меня под рубашкой. Муралев сел у костра и забарабанил пальцами по коленям. Джагбир вернулся в убежище.

Робин стоял, сгорбленный и холодный, позади Муралева. Все, что он считал правдой, оказалось обманом. Русские наступали в центре и