Врата тайны - Ахмет Умит

Я пошла в ванную, умылась, почистила зубы. Теперь можно было отдаваться во власть сна. Свет в комнате я выключила, но, пока шла к кровати, мое внимание привлек огонек, светивший прямо из зеркала. Такой желтый огонек, не особенно яркий, но какой-то настойчивый. Откуда он? Я забыла выключить какую-то лампочку? Огляделась – нет, никаких источников света. Зеркало в самом углу, уличный фонарь в нем отсвечивать никак не мог. Я стала вглядываться в свое темное отражение… И в этот момент обнаружила, что стою в саду, перед окном комнаты, за которым дрожит робкий огонек свечи. Это был тот самый сад… Вновь я оказалась рядом с двухэтажным домом из саманного кирпича, вновь перед ним был маленький, вымощенный изразцами бассейн, вновь шумел ветер в кронах высоких тополей, вновь ярко сияла луна. Я услышала, как кто-то тяжело дышит, повернулась на звук. Мне не показалось, где-то рядом явно стучало сердце, одержимое радостью и страхом. Я будто вновь переживала виденный прежде сон… Но нет, теперь все было по-другому.

…Меня трясло из-за охватившей мой разум злобы. Я в гневе искал кого-то. Они должны быть где-то здесь! Я слышал их сбитое дыхание, отзвуки ласкового шепота. Они должны быть недалеко… Я вгляделся в стоявшее позади ореховое дерево. Его ветки были такими толстыми и раскидистыми, а листья такими широкими, что под ним образовывалась густая тень, которую не мог прорезать ни лунный свет, ни мой взгляд. Но сознание подсказывало мне, что те, кого я ищу, прячутся под ним, в этой густой темноте. Я чувствовал себя обиженным ребенком, сердце мое страдало, а душа была охвачена унынием. Забыв все, что знал, что считал святым, я позволил гневу полностью овладеть собой.

Я напряг глаза, но напрасно: в этой темной глубине ничего не разобрать. Ноги понесли меня к ореховому дереву. И когда мне в ноздри ударил прохладный влажный запах, я увидел их. Они слились друг с другом. Теперь на двоих у них был один разум, одно сердце, одно тело. Я остановился. Стыд помешал мне пойти дальше. Какое-то время я разглядывал эту картину, скорее, впрочем, видимый в ночной тьме силуэт. Они так крепко сплелись, что не замечали ни меня, ни лунной ночи, ни раскидистого орехового дерева над ними. И в этом тайном единении, секретном соитии, в этой запретной любви тоже была своя странная прелесть, ласкавшая взгляд наблюдателя. Ревность, огорчение, чувство обманутости будто покинули меня, ушли прочь, я любовался видом двух слившихся воедино молодых тел. «Оставь их, – прозвучало в моей голове, – притворись, что ты ничего не видел. Считай, что этого и не было. Они еще молоды, из-за красоты своих тел они утратили разум, огонь сердец опьянил их до потери чувств. Оставь их. Оставь, им еще воздастся за грехи. Почувствуй сам раскаяние за свое охваченное жаждой мести сердце. Забудь, пусть совесть сама разорвет на части их проклятую любовь».

Мой гнев начал притупляться, ненависть – затухать, разочарование уравновесилось смирением. Я почти собрался уйти, когда луна, проклятый глаз небес, не дала совершить мне приличествующего моему положению поступка. Холодный свет – он будто шел из зрачка одноглазого дьявола – рассеял густую темноту под деревом и ярко осветил двух влюбленных. Своим прикосновением лунный свет превратил два одержимых похотью, медленно двигающихся тела в гигантскую серебристую змею. Я замер на мгновение, внимательно следя за тем, как извивается это похотливое холодное животное. А дальше взорвался гневом, подобно вулкану, моя ревность забушевала, будто бурное море, мое смирение пропало, а злость сменилась чистой ненавистью. В этот момент женское тело под деревом замерло, как испуганный зверь, стало вслушиваться в тишину ночи – она, верно, услышала мое гневное дыхание. Серебристая змея распалась на два тела.

– Тут кто-то есть, – она начала застегивать пуговицы, – в темноте кто-то есть…

Молодой человек, ни капли не стесняясь, храбро поднялся. Он выглядел как дикий зверь, готовый под светом луны дать бой целому миру. Мне захотелось немедленно на него наброситься, свершить месть прямо на месте преступления. Но вдруг кто-то из дома услышит? Я отказался от этой идеи, отошел подальше в темноту, куда старательно вглядывался молодой человек, надо сказать, без толку – он же стоял в круге света.

– Нет, – сказал он своей любовнице, заключая ее в объятия, – не бойся, тут никого нет.

– Есть… Я уверена, здесь кто-то есть… – она продолжала застегивать пуговицы.

– Ты уходишь? – спросил молодой человек. – Ты просто так оставляешь меня и уходишь?

Девушке было очень страшно.

– Мне надо идти, – сказала она, задыхаясь в волнении, – если он придет и не увидит меня, разразится буря.

Молодой человек уже понял, что его любовница неминуемо уйдет, но не смог удержаться от вопроса:

– А когда мы встретимся снова?

Девушка, спешно собравшись, поднялась на ноги и сказала, тяжело дыша:

– Не знаю. Мне надо срочно идти домой.

После этих ее слов я отвернулся. Чтобы оказаться дома раньше ее, пошел быстро в комнату, перед окном которой стоял недавно.

В комнате горел красный свет. Свет, исходивший от свечи, свет, игравший на сложенных из саманного кирпича стенах… Гнев внутри меня нарастал, подобно темной грозовой туче, и скоро заполнил все пространство вокруг. Я оказался посреди образованной гневом тьмы, я ждал. Ждать пришлось недолго. Внутрь зашла девушка, еще этим утром застегивавшая свое платье у меня под боком, то самое платье, которое этой ночью с нее снимал другой. Сперва она меня не заметила, перевела дыхание, успокоила бившееся в груди сердце. Потом прошла к зеркалу, стоявшему в глубине комнаты, стала прятать под косынку волнистые, крашенные хной волосы, растрепавшиеся, словно мятежный флаг запретной любви.

– Где ты была?

Мой голос отдался во всех углах комнаты.

– Где ты была?

Она повернулась, посмотрела в темноту, в которой скрывался я. Она еще не видела моего лица, но сразу поняла мое состояние. Она метнулась к двери, но я помешал, бросилась к окну – я остановил. Она затрепетала, как тонкая ветка, в моих руках.

– Разве я не запрещал тебе с ним видеться?

Она распечатала свои покрасневшие от поцелуев губы:

– Я ни с кем не виделась. Я была в уборной.

– Ты поклянешься, – я потащил ее к стоявшему на подставке перед окном Корану, – ты поклянешься на священном Коране.

Она испугалась, дернулась, снова повернулась ко мне:

– Оставь! Оставь меня!

Она почти кричала, так можно было перебудить весь дом. Я пытался рукой закрыть ей рот. Она вырывалась.