Неосновной инстинкт - Юлия Олеговна Чеснокова

— Что угодно? Правда? — Они въехали в неблагополучный район и, снизив скорость, покатили по сырым переулкам. — Когда даже маленькие дети могут наткнуться на порнографию в интернете, прочитать любую дребедень, увидеть вот это «всё что угодно», ты считаешь, что надо не сдерживать себя и творить всё подряд?

— Почему я должна отвечать за чьих-то детей? — хмыкнула Полли Шелл. — Вы на меня вообще все грехи повесить решили? Пусть за ними следят родители, если не хотят, чтобы они увидели что-то плохое.

— Ну вот за тобой же не уследили, ты делала, что хотела, как только что призналась.

— И что из этого плохого вышло? Я самостоятельная женщина, зарабатывающая деньги, у меня есть друзья и, как вы заметили, личная жизнь тоже есть. Что плохого в моём воспитании? — Ёнгуку захотелось шлепнуть себя ладонью по лбу, или стукнуть пассажирку. Нет, ну это невозможно! Как, правда, как объяснить дураку, что он дурак? К слову, спорят с дураками тоже только они же. Может, и пытаться не стоит?

— Ты что, не понимаешь, что когда подобное твоим романам становится общедоступным, дозволенным и распространенным, то это признаётся нормой? Ты не понимаешь, что читающие это люди находят своих единомышленников, хотя их таких пять из нескольких тысяч, объединяются и решают, что раз об этом пишут, то это уже существует, то это реальность, которую можно воплощать? Ты не понимаешь, что без твоей писанины им бы это не пришло в голову? Это ты зарождаешь прецедент, а они лишь следуют по проторенной тобой дороге. Ты понимаешь, что на тебе есть ответственность?

— Я не согласна, — моргнула сквозь толстые стекла мисс Шелл и Ёнгук шумно выдохнул. Впереди, возле одного подъезда, у которого сгрудились мусорные баки, стояло несколько темных теней, к которым и подъезжал адвокат, притормаживая. Женщина разглядела людей и напряглась сильнее. — Вы хотите меня убить?

— Нет, — честно сказал Гук и заглушил мотор, но двери пока ещё не открыл. — Я хочу понять, почему тебе нравится этот гребанный слэш.

— О причинах желаний спрашивать не принято.

— Разговариваешь цитатами великих? Очень забавно, но всё-таки объясни, почему тебя, если бы не некоторые нюансы, здоровую телку, прельщает ебля мужиков, а не этих же мужиков с тобой, например? Потому что они на тебя не посмотрят? Или что?

— А вы что, гомофоб? — презрительно повела носом мисс Шелл.

— Да ебёна кочерыга! — воскликнул Гук, не выдержав. — У таких как ты вообще аргументация бывает?! Бывает ход мыслей, а не «одна извилина топчется на месте»?! Я что, притесняю геев? Собираю подобие ку-клукс-клана против голубых и мочу их из пушки, разъезжая по Нью-Йорку? Ты понимаешь что такое «гомофоб», блядь твою на лево?! — ошарашенная взрывом благого мата и ярости от оппонента, Полли Шелл притихла, усомнившись, что решение не убивать её может быть конечным.

— Я прекрасно знаю значение этого слова… — промямлила мисс Шелл. — Но вы же не станете отрицать, что относитесь к этому с неприязнью?

— А как я ещё должен к этому относиться? Я — нормальный мужик, испытывающий стыд за то, что мои собратья по полу накручивают на себя цветные шарфики, ходят в качалки, чтобы нравиться другим качкам, делают эпиляцию, жарятся в солярии и трахаются друг с другом. Я могу это игнорировать, пока эта злоебучая зараза мозга не перекидывается на баб, начинающих косить под этих же мужиков, только в какой-то лесбийской вариации… в результате педикам бабы не нужны вообще, а бабам нужны только педики. Пардон, а мне куда воткнуться? Я не имею права на мнение? Ты знаешь, какой категорией людей почти не занимаются законники и правоведы? Гетеросексуальными мужчинами молодого возраста. Феминизм, ЛГБТ, права детей, пенсионеров, подростков, беременных, психов, кого угодно, только не обычных, нормальных мужчин. Не кажется это странным? Нет, я не спорю, что нам это не нужно, к счастью, мы сами за себя можем постоять и в какой-то степени это зазорно, чтобы за нас впрягался кто-то. Но лично у меня возникает ощущение мирового заговора извращенцев против тех, кто адекватен. И я готов его поддержать из-за единственного довода: семь миллиардов как-то слишком дохренища для этой планеты, поэтому если половина станет гомосексуалистами, перестав размножаться, то население прилично уменьшится и Земля вздохнет с облегчением. Поэтому, конечно, если бы я жил желанием изничтожить человечество и возрадоваться его гибели, я бы присоединился к вашим, и пропагандировал все те же свободы и аморалку. Но пока, увы, я расположен спасти как можно большее, а не уничтожить.

— Господи, вы совсем что ли? Намешали совершенно разное! Приплели бедных гомосексуалистов к мировому заговору и раздули из них несуществующую проблему, из мухи слона. Речь всего лишь о том, что каждый человек имеет право быть таким, каков он есть, — поучительно изрекла Полли Шелл и ещё раз пальцем подтянула очки. Ёнгук устало на неё посмотрел. Они говорят на английском, но как на разных языках. Пропасть. Ноль. Невежество и узколобость. Он с малых лет приучен смотреть шире, отвечать за всех, а не только за себя, анализировать, наблюдать тенденции, видеть не только конфликт локальный, но и глобальный, где идёт борьба на высшем уровне, стран, государств. Из мухи слона… и эта женщина, не умеющая сопоставлять факты и следить за происходящим в мире, считает себя писательницей и интеллектуалом? Ради интереса она могла бы посмотреть статистику рождаемости, демографии, заключения браков и разводов в странах, где узаконивается беспредел и других, где сохраняются рамки. Могла бы посмотреть отчеты о суицидах, развитии, благополучии и преступности, здоровье, особенно психическом, в странах, где всё можно, и где можно не всё. Могла бы пошуршать в учебниках Всемирной истории и узнать, от чего погибали цивилизации и при каких обстоятельствах, как примитивные варвары, не знавшие выпивки, гомосексуализма и даже письменности, приходили на смену грекам и римлянам, изобретшим поэзию, воинское искусство, контрацепцию и принявшим полную вольницу в поведении. И не просто приходили, а завоёвывали, сменяя гнилую кровь на новую, свежую, не разложенную прогрессом и развитием, но, главное, свободой нравов, когда кроме самого себя уже ничего не идентифицируешь как ценность, когда вместо патриотизма нацизм, вместо самоуважения самолюбование, вместо заботы о ближнем безразличие, закамуфлированное под толерантный девиз «никто не имеет права вмешиваться в чужую жизнь». Столько всего завертелось в голове у Ёнгука, но желание доказывать и объяснять пропало напрочь. В таком возрасте уже никого не исправить, никому ничего не объяснить. Не пытаясь вникнуть и узнать, уткнувшись в важность, порожденную кое-какими достижениями, вроде изданных книг и корочкой из какого-нибудь