Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

Рождество мы вынули из неё пулю. Вы, вероятно, мало что помните из того, что произошло, но в вас стреляли, и пуля прошла через горло и попала в низ головы. Тем не менее, нам удалось довольно аккуратно её вытащить, и вы идёте на поправку. На самом деле, вы делаете отличный прогресс, Томас».

Он тяжело вздохнул и подошёл ближе. «Дело в том, Томаш, что ты ещё какое-то время будешь чувствовать себя немного неважно. Одним из последствий такой операции является паралич». Он сделал паузу, чтобы до него дошёл смысл предложения. Томаш понимал лишь, что переводит всё на чешский. В голове снова и снова крутилось слово «parolyzovany».

«Некоторое время вы не сможете много двигаться. В каком-то смысле это хорошо, потому что даёт вашим травмам время зажить, но с другой стороны, это будет очень неудобно и неприятно для вас. Но будьте уверены, мы будем очень стараться для вас, объединившись, чтобы вам было хоть немного комфортнее». Он снова сделал паузу и приблизил своё лицо прямо к лицу Томаса. Томасу было трудно сфокусировать взгляд так близко, потому что его глаза словно прыгали вверх-вниз. Ему хотелось откинуть голову назад, чтобы как следует рассмотреть мужчину.

«Томас, я думаю, вы все здесь. Это просто потрясающие новости. Честно говоря, я очень рад. Молодец».

«Молодец, а я?» — подумал Томас. Как это по-английски. Я всего лишь поднялся по лестнице.

Женщина подошла к кровати врача. Томаш увидел на её груди бейджик и учуял её запах.

«Не уверена», — сказала женщина. «Похоже, он не усвоил большую часть того, что вы сказали». Похоже, она тоже была врачом.

«О да, он это сделал», — уверенно ответил мужчина. «Я знаю». Он слегка сжал руку Томаса. «И я знаю, что он тоже это чувствует. Ты же прекрасно понимаешь, что происходит вокруг, правда, старина?» Он снова помолчал. «Поэтому я решил немного рассказать тебе о том, что мы собираемся сделать. Довольно долго мы будем кормить тебя через эти трубки и помогать тебе дышать с помощью этого аппарата, который ты, вероятно, слышишь слева. Для этого мы сделали очень маленькое отверстие в передней части твоего горла, чтобы воздух мог беспрепятственно проходить в тело. Это может показаться немного неудобным и странным, пока ты не привыкнешь».

Теперь Томаш осознавал, что он говорил – не о трубках, а о догадках. Имели ли они в виду, что он не сможет сообщить им ни малейшего желания, и поэтому им придётся угадывать его потребности? Откуда им знать, что у него пересохло в горле, саднит в заднице и в боку какая-то непонятная тупая боль, напоминавшая ему об остром запоре? Откуда им вообще знать всё это? И как долго продлится это состояние полной зависимости?

Когда же ему станет лучше? Больше всего ему хотелось узнать ответ на этот вопрос. В заявлениях врача была какая-то неопределённость, которая тревожила его. Если ему суждено продержаться так месяцами, он бы хотел, чтобы ему сказали.

Он снова прислушался к тому, что говорил доктор.

«Сейчас наша главная задача — создать способ, которым вы сможете сообщать о своих потребностях. Мы хотим иметь возможность задавать вам вопросы, например: «Хотите ли вы другой канал на телевизоре?», и чтобы вы могли ответить нам «да» или «нет». Это можно сделать с помощью век, и я надеюсь, что вы сможете это контролировать».

«Итак… я понимаю, что вы говорите по-чешски, но также довольно хорошо говорите по-английски. Мистер Харланд, с которым вы знакомы, сказал мне, что приедет в Чехию при первой же возможности, чтобы связаться с вашей матерью. Он привезёт её сюда, и вы сможете услышать родной язык. Конечно, я очень надеюсь, что мы сможем разобраться с этим кодом на английском. Это значительно облегчит нам жизнь в ближайшие три месяца».

Три месяца, подумал Томаш. Он мог бы продержаться три месяца – лишь бы это закончилось, и он смог бы двигаться. Потом он подумал о матери. Его прекрасное, смуглое, овальное лицо всплыло в памяти. Глаза, которые…

улыбалась и молчала; веселье, не поддававшееся конфронтации; разговор, оставивший столько раздражающих пробелов – как она справится с этим? Как он?

Его разум затуманило отчаяние. У него больше не было выбора: если она придёт, он не сможет просто уйти.

Боже, как бы он хотел вспомнить, что произошло. Он вспомнил, что был с Харландом, и что они были у реки. Почему-то он был настроен оптимистично. Харланд сказал ему что-то примирительное. Он принял его. Томас чувствовал, что его мысли застряли в определённых местах. Да, в него стреляли. Доктор так сказал, хотя он не мог вспомнить, когда это произошло на самом деле. Это было после того, как они были у реки? Он вспомнил Флика. Флик была мертва. Он видел её спальню и её тело, свернувшееся калачиком на кровати. Почудилось ли ему это? Нет, не почудилось, потому что именно поэтому он побежал и оказался в том маленьком гостиничном номере, где заканчивал работу. Он заметил, что его разум вибрирует так, что трудно удержаться на одной мысли: он думал о Флике, потом вспоминал мать; он вспоминал, что сказал ему Харланд, а потом появлялся большой дом, полный людей.

Он перестал метаться между этими образами. Кто-то смеялся. Он прислушался. Невероятно, но звук, казалось, исходил из его собственного рта.

Рот, который не мог говорить, пить или дышать самостоятельно, теперь смеялся. Но ничего смешного не было: он не реагировал на шутку доктора и уж точно не думал ни о чём смешном. Однако живот пульсировал, глаза закрывались, и звук с трудом прорывался сквозь трубки и отверстие в горле, заполняя комнату отчаянным, безрадостным бульканьем. Внезапно он оборвался, и Томаш понял – или, скорее, заподозрил – что его лицо застыло в ужасающей гримасе, потому что доктор пристально посмотрел на него, и он увидел ужас и жалость в его глазах.

Женщина-врач что-то тихо спросила у коллеги. Томаш услышал, как он пренебрежительно отнёсся к её предложению, а затем уловил фразу «непроизвольная двигательная активность», значение которой он не мог точно определить, поскольку ему было трудно подобрать слова.

В его голову начала закрадываться ужасная мысль: он предположил, что этот паралич — не побочный эффект лекарств, а постоянное состояние.

Возможно, он больше никогда не подойдет к раковине и не нальет себе стакан воды, никогда не почувствует погоду на своем лице, не прикоснется к женской груди, не сделает

Сам слышал, как он пописал, не держа его член и не затыкая