Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

побывал лично в гимназии, подал прошение о принятии Наташи в восьмой, педагогический класс, приобрел подробную программу, купил все необходимые учебники и руководства. Решено было, что Наташа изберет себе специальностью французский язык, которым она с детства прекрасно владела. Вместе с тем, чтобы хоть медленно приближаться и сознавать, что нечто делается для осуществления заветной цели — поступления на медицинские курсы, — будет изучать и латынь. Для облегчения Наташиной работы Дмитрий Андреевич познакомил ее с основами грамматики и наиболее легким, логичным и осмысленным приемом при переводе с латинского на русский.

— Ну, вот я и окончил все. Сейчас идут последние часы, и никто и ничто не оторвет меня от вас, мои дорогие, — радостно проговорил возвратившийся после своих деловых встреч Дмитрий Андреевич. — Голоден, как волк. Вы, бедные, верно, тоже проголодались, дожидаясь меня, да и Анисья, конечно, сердится.

Все трое направились в столовую. Был теплый летний полдень. Катя, необыкновенно нарядная, в легком бледно-розовом платье, почти сплошь прорезанном широкими кремовыми прошивками, с открытой шеей и короткими пышными рукавами, была замечательно красива. Розовый батист отбрасывал нежную тень и придавал какой-то теплый, мягкий отлив ее матовой коже.

— Посмотри, Дима, какая Катя сегодня прелестная! — восторженно воскликнула Наташа, некоторое время с восхищением глядевшая на девушку. — Особенная какая-то, правда? А платье — точно розовое облако. Вот умеет же одеваться!

— Да, в этом Катюше отказать нельзя, — окидывая сестру доброжелательным взглядом, подтвердил Дмитрий Андреевич. — Просто особый талант. Что значит вкус — из ничего создать нечто прелестное. Еще с большими затратами одеться легче, но ведь моя бедная сестренка не может особенно раскутиться на те более чем скромные финансы, которыми я снабжаю ее. Как она все дешево покупает, какая практичная, это просто преклоняться надо!

Густо покраснела, вся вспыхнула девушка от похвалы брата, яркая пунцовая краска залила ее лицо, уши, даже мраморно-белую за минуту пред тем шею.

Сердитой рукой двинутая тарелка стукнулась о свою соседку, с которой от сотрясения соскочил лежавший на ней нож. Подобрав его, та же гневная рука хлопнула дверью, и Анисья, ворча себе под нос, скрылась в кухне:

— Экономия… еще бы!.. То правда была!.. Мотовка бесстыжая! Одних прошивок, что накрутила на себя, чай, поди, аршинов сорок закатила. Жалеет она братнины труды, как же, держи карман шире!..

— Чего же краснеть, Катюша, правду ведь говорю, — продолжал между тем Дмитрий Андреевич. — Что верно, то верно. Вот, кстати, я теперь уже тебя попрошу. С Наташей двадцать раз говорил, да толку никакого. Ты, Катюша, пожалуйста, и ее туалет возьми под свою опеку. Посмотри, лето, жара, а она в черном шерстяном платье ходит. Ей необходимо что-нибудь легкое, белое, что ли. Белое — тоже траур… А иначе она спечется на солнце. Ты сумеешь все это устроить практично и хорошо.

Едва успевшие побледнеть щеки девушки снова вспыхнули.

— Право, не знаю, смогу ли я, теперь все становится так дорого…

Дмитрий Андреевич с удивлением поднял на сестру глаза. Какая-то тень пробежала в них, и щеки его, в свою очередь, покрылись легким румянцем. Он, видимо, собирался что-то возразить, но Наташа, уже несколько раз во время слов Дмитрия Андреевича открывавшая рот, чтобы протестовать, не расслышав даже замечания Кати, быстро заговорила:

— Дима, Дима, ведь я уже просила! Я говорила, что мне ничего не нужно, я в трауре и не хочу быть нарядной, не хочу!.. — звенящие нотки послышались в ее голосе. — Вот башмаки мне действительно нужны, я даже хотела уже купить себе такие, как у Кати, — как твои черные с переплетом блестящие полуботинки, они такие легкие и изящные, — обратилась она к Кате. — Зашла даже в магазин, да не знала, как и выбраться оттуда! С меня заломили четырнадцать рублей! Я так и ахнула, думала, рубля три, три с полтиной. Вероятно, заметили, что я в ценах не смыслю, ну и запросили сколько хотели.

В третий раз ярко вспыхнула девушка.

— Ты, очевидно, Наташа, не в тот магазин попала, а кроме того, тебя безбожно пощипать хотели, — заметил Дмитрий Андреевич.

— Конечно, не в тот магазин, — подтвердила все еще розовая, но спокойная Катя. — Ты была, вероятно, там, где заграничная обувь, тогда как наша русская чуть не в четверть той цены.

— Видишь? — улыбнулся Дмитрий Андреевич. — Вот практичность и сказывается. Попроси Катюшу с тобой пойти, она и выберет.

— Да, пожалуйста. Это я попрошу.

— Отчего же… Хорошо… Когда-нибудь… — запинаясь, очень неохотно отозвалась Катя. — Только не советую тебе, Наташа, приобретать полуботинки как мои. Это была неудачная покупка: в них невыносимо горят ноги, жмет в подъеме, и они ужасно непрочные. Лучше купи совсем открытые, не лакированные, на маленьком каблуке и без этих отвратительных твердых носков — я прямо проклинаю свои ботинки!.. — с необыкновенным жаром убеждала Катя.

— Дима, ты не сердишься, что я так резко говорила по поводу светлого платья? — выйдя после завтрака из столовой, засматривая ему в глаза, спрашивала Наташа. — Я не хочу ничего светлого, белого. Белое платье я надену в первый раз в день твоего возвращения из-за границы. Это будет наш праздник, тогда уже и по мамочке год кончится. А теперь, без нее, без тебя…

Дмитрий Андреевич молча горячо пожал ее тоненькую ручку.

После вечернего чая, часов в восемь, Катя, в шляпе, с легким кружевным зонтиком в руках, вошла в столовую, где еще сидели Дмитрий Андреевич и Наташа.

— Дима, — несколько неуверенным тоном начала она, — ты на меня не рассердишься? Мне сегодня надо непременно уйти: день рождения подруги, очень просили, обидятся. Мы с тобой еще завтра утром успеем проститься, ты не так рано уезжаешь.

Опять легкая тень на одну минуту пробежала в глазах Дмитрия Андреевича, но почти сейчас же он просто и искренне заговорил:

— Иди, конечно иди, Катя! Мне будет очень неприятно, если ради меня ты лишишь себя такого большого удовольствия. Я ведь знаю, как ты любишь бывать у Пчелиных и как там веселятся.

Наташа не проронила ни звука, но глаза ее с укоризной остановились на красивом лице девушки, в сердце поднялось чувство обиды за Диму и впервые зашевелилось осуждение поступка Кати.

Через несколько минут в прихожей сердито распахнулась наружная дверь и послышался далеко не любезный голос Анисьи:

— Что же, к утру, чай, дома будете, али, может, вовсе уж не ждать?

— Что ты глупости говоришь, Анисья, — раздраженно ответила Катя.

— Глупости!.. Ты, чай, умности делаешь! — уже совершенно разошлась женщина. — У-у, идол японский!.. Сердце-то твое где? — захлопнув гневно двери, вслед уходящей пустила Анисья и, ожесточенно шмыгая носом, что у нее всегда