Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

оно будет путеводной звездой к чему-то светлому, большому. Носи же его, моя девочка, всегда носи. Оно такое же ясное, такое же чистое, как ты сама, как твоя чудная кристальная душа. Пусть оно всегда горит и сверкает перед твоими глазами, как в самом лучшем уголке моей души будет сиять моя путеводная звездочка, моя маленькая Наташа.

Мягкие, глубокие нотки дрожали в его голосе, в груди точно душа пела, звенели лучшие, сокровеннейшие, еще впервые затронутые струны ее. И Наташей завладевало подобное же настроение — что-то волшебное, радостно-щемящее росло в ее сердце, переполняло его.

— Как хорошо, Дима, как светло на душе!.. — Она на минуту прикрыла глаза. — Мне кажется, я вижу, как большие лучезарные, белоснежные крылья проводят по тонким золотым струнам, льются нежные, серебристые, тихие звуки и отдаются где-то в самой глубине души. Боже, как хорошо, как дивно хорошо!..

И, словно прислушиваясь к тому, что происходило внутри них, оба замолкли.

Ночь уже успела наступить, и месяц своими таинственными матовыми лучами засеребрил притихшую природу.

— Что за вечер! — вырвалось наконец из уст Дмитрия Андреевича. — Пойдем простимся с садом, Наташа, он, верно, так красив теперь.

Картина была действительно прелестна.

Весь залитый лунным сиянием, стоял нарядный, в полной силе расцвета, сад. Пышно окружала его с трех сторон живая изгородь лиловой сирени, обремененная пушистыми гроздьями крупных благоухающих цветов. Только на переднем фоне, по обоим ближайшим к веранде углам, стояли купы кустов, среди изумрудной листвы которых выделялись будто посеребренные, воздушные, кружевные кисти белых цветов. Казалось, дышали все веточки, притаившись, словно вслушиваясь во что-то, им одним понятное и доступное, жило и благоговейно трепетало всякое дерево, всякая травка. Быть может, они ловили звуки, доносившиеся из высокой синевы, где, кружась стройными хороводами, скользили крупные, приветливо мигающие звезды, покорно следуя за своей мечтательной царицей. Чем-то сказочным, фантастическим представлялось все кругом.

— Как хорошо! — тихо промолвила Наташа.

— Дивно! — почти беззвучно ответил и Дмитрий Андреевич.

Они направились прямо к своей любимой угловой скамеечке, стоявшей в гроте белой сирени.

— Как тихо! — опять вполголоса заговорила девушка. — Слышишь? — она прислушалась. — Слышишь?.. Ведь тишина тоже имеет свое звучание, совсем особенное, далекое, чуть-чуть звенящее… — И опять оба примолкли, вслушиваясь в безмолвие ночи, различая в ней то, что пело в их собственной душе. — Какие крупные яркие звезды, ласковые такие! Посмотри, Дима, а небо? Темное, глубокое, чистое, ни облачка… А воздух? Прозрачный, мягкий… Точно светлый ангел мира спустился на землю и невидимо реет между нами. Правда, Дима?

Дмитрий Андреевич смотрел уже несколько минут, не спуская глаз, на Наташу, и ему чудилось, что чистый ангел действительно спустился на землю и что он, Дмитрий, видит его: среди всей этой обстановки, при таком освещении легкая фигурка девушки, ее чудные вдохновенные глаза, это мягкое золото пушистых светлых кос, нежный овал лица, полуоткрытый ротик, крохотные прозрачные ручки, белевшие на фоне темного платья, — все это действительно могло служить воплощением чистоты и вдохновения, походило скорее на мечту, чем на живой образ.

Наташа посмотрела в восторженные глаза Дмитрия Андреевича, и теплая волна счастья захлестнула ее душу.

— Дима, мне плакать хочется… Уж очень хорошо… — едва слышно через минуту выговорила она. По щекам ее действительно текли две светлых струи.

— Плачь, милая, плачь, моя девочка, это хорошие слезы, и дай Бог, чтобы всю жизнь ты плакала только такими слезами, — прочувствованным голосом говорил Дмитрий, ласково проводя рукой по ее волосам. — Как я люблю эту золотую головку! — продолжал он. — Как люблю твои чудные косы! Что может быть красивее, какое украшение можно выдумать для девушки женственнее и художественнее длинных пышных волос?

Светящимися глазами смотрела на него Наташа, и волосы ее, к которым она прежде относилась скорее недружелюбно, стали самой ей казаться чем-то необыкновенно хорошим и дорогим.

— Уже поздно. Как ни жалко, но надо расходиться, — промолвил через некоторое время Дмитрий Андреевич. — Простимся же с тобой, Наташа, теперь, на этой самой скамеечке, где прожито столько радостного. Господь с тобой, моя девочка! Мы расстаемся с таким ясным, светлым чувством в душе, оно в нас и оставаться должно, разлука не может омрачить его — ведь я еду к живому источнику, к светлой цели. Год быстро пронесется. Я обо всем буду писать тебе, делиться каждым впечатлением, ты должна делать то же самое. Таким образом, мы почти не расстанемся, наши мысли, наши интересы всегда будут общими. Смотри же, не грусти.

— Нет, Дима, не буду. У меня есть запас, большой запас, есть чем жить. Да ведь дело будет и у меня, и не одна же я остаюсь, не мне одной будет не хватать тебя. Вот мы постоянно с Катей и Анисьюшкой говорить о тебе будем, а там и твое письмо придет, и мы тебе напишем. А коли уж очень взгрустнется, — понижая голос, продолжала она, — я на свою звездочку посмотрю, она блеснет мне ярко, и сразу легко станет на душе. Вспомнятся вот эти сегодняшние звездочки, и эта белая сирень, совсем близко, почти к самому лицу склонившаяся над нами, — все, все вспомнится. Тогда какая же может быть грусть?

С глубокой, искренней нежностью обнял Дмитрий Андреевич девушку, которая, как и в дни далекого детства, охватила его шею своими и теперь еще детскими ручками, и крепко поцеловал доверчиво прижавшуюся к его груди золотую головку.

Глава VI

Наташа сдержала свое слово и, бодрая и спокойная, прощалась на следующее утро с Дмитрием Андреевичем.

— Счастливого, счастливого пути, Дима! Всего, всего хорошего! — чуть не в сотый раз повторяла она, стоя у ступенек вагона, когда поезд начал уже едва заметно трогаться. Глаза ее смотрели ясно, с твердой верой в то, что действительно одно только хорошее ждет впереди.

Дмитрий с мягко светящимся взором, с тихой радостью, разлитой по его открытому доброму лицу, глядел с ласковой полуулыбкой на нежное розовое личико и, приподняв фуражку, помахивал ей в знак прощального приветствия. В ответ на него быстро кивала светло-золотистая головка, а когда поезд, прибавляя ходу, вышел за пределы платформы, долго-долго мелькал еще в воздухе развевающийся белым флажком носовой платок, пока не превратился в едва уловимую глазом светлую точку.

Все в том же настроении вернулась Наташа с вокзала. Она не ощущала еще пустоты по уехавшему Дмитрию, окружающее еще слишком было полно им, все пережитое еще слишком живо было в душе. Целый день пробродила она с тихой радостью в сердце, не желая ни за что браться, словно боясь чтением чужих мыслей и чувств или звуками рояля