Наташа Славина. Повесть для юношества - Вера Сергеевна Новицкая

— Может, мы пройдем в твою комнату, Наташа? — вскоре предложил Дмитрий Андреевич. — Мне хотелось бы показать тебе кое-какие распорядки, которые я учинил на письменном столе.

— Дима, милый, пожалуйста, ничего, ничего не переставляй! — взмолилась Наташа. — Пусть каждая вещица остается на прежнем месте, тогда мне будет казаться, что тебя только дома нет, но что каждую минуту ты можешь вернуться и войти.

— А вот, посмотри: в сущности, я особенного разрушения не производил, убрал всего три совершенно ненужных тебе штучки да прибавил один новый предмет. Кажется, он мешать тебе не будет?

— Будет, наверное будет, уже потому, что это нововведение, то, чего не было при тебе.

— Не понравится — я уберу, — улыбаясь, согласился Дмитрий Андреевич. — Вот, гляди сама, — подвел он ее прямо к столу.

У Наташи радостно разгорелись глаза: исчезли три фотографии, снятые в разные поры ее детства, зато в правом углу стола появилась большая изящная рамка красного дерева с бронзой, в которую заключен был его собственный, Дмитрия Андреевича, будуарный портрет.

— Дима, Дима, какой ты добрый! Как ты это умно придумал! Теперь ты тут будешь всегда со мной, совсем близко. А как похож! — Она любовно вглядывалась в действительно очень удачный снимок.

— Может, убрать? — поддразнил он.

— Гадкий! — с ласковой укоризной ответила девушка.

— Слушай, Натуся, — уже серьезно начал он. — Значит, на столе все остается по-старому. Из стола же я повынимал массу лекций, брошюр, книг и заметок, благодаря чему освободилось целых три ящика в твое полное распоряжение. И хочу еще кое-что показать тебе.

Дмитрий Андреевич выдвинул левый верхний ящик, наполненный самыми разнообразными предметами. Наташе прежде всего бросился в глаза маленький длинноухий зайчик.

— Это что? — рассмеялась девушка. — Уж не для экспериментальной ли медицины?

Дмитрий Андреевич покрутил в игрушке какую-то пружинку, и зайчонок запрыгал по столу, пока не уперся в чернильницу.

— Не узнаешь разве? А ведь старый знакомый.

— Совсем не помню, — созналась Наташа.

— Правда, случилось это давно, ты была тогда девчурка лет пяти, а я — уже порядочный балбес лет тринадцати. Произошло оно, как и все наши крупные события того времени, в день моего отъезда с каникул. Ты страшно плакала, в сотый раз спрашивала, не обижают ли меня там, очень ли я один скучать буду и, наконец, чтобы чем-нибудь утешить меня, отдала мне своего любимого зайчика. Сколько я ни упирался, пришлось уступить. Словом, и тут вышла точь-в-точь та же история, что повторилась через несколько лет с аметистовым колечком. Маленький деспот поставил на своем и был страшно доволен, «что Дима теперь не будет скучать, может хоть с зайчиком поиграть». А Диме житья не было из-за этого подарка. Мальчишки, случайно заметив в моем сундуке игрушку, проходу мне просто не давали — так дразнили. Тщетно объяснял я им, что нечаянно увез с собой чужую вещь, — года два меня в покое не оставляли. Этого зайчонка я свято оберегаю — он был твоим первым сознательным подарком.

— Смутно-смутно и я теперь что-то припоминаю. И удружила же я тебе! — засмеялась Наташа.

— А это узнаешь? А это яичко? А бювар? А альбом для открыток? — спрашивал Дима, показывая то один, то другой из подарков, когда-либо сделанных ему Наташей.

А она радостно, как старого знакомого, приветствовала каждый из них. И опять выплывали милые светлые воспоминания, и молодые люди, перебивая друг друга, делились ими.

В том же ящике хранились связанные пачками письма Наташи и тети Вари.

— Видишь, Наташа, здесь мои сокровища, все мои богатства. Да впрочем, я еще так и не показал тебе чего-то. — Дмитрий Андреевич открыл деревянную коробочку, вынул какие-то желтоватые бумаги и развернул их. — Тут пять сторублевых процентных билетов, которые мне удалось отложить за эти два года. Какие радужные надежды связаны у меня с ними! Какие светлые планы строю я на них! Светлые и радостные для нас обоих, Наташа! — счастливо дрогнувшим, растроганным голосом добавил он. — Но сейчас я не хочу, ничего еще не хочу говорить. Потом, когда приеду, вернусь, уже достигнув цели своей поездки, тогда мы опять поговорим, а пока это — наша тайна. Кроме нас, никто про деньги знать не должен. Тут в столе они и останутся с прочими моими сокровищами, а ключи будут у тебя. Имей в виду, что все три верхних ящика закрываются одним ключом.

Наташа слушала, и легкое светлое чувство охватывало ее душу.

Она подошла к небольшому шкапику и что-то достала оттуда.

— Дима, мы только что вспоминали, как расставались прежде. А ведь завтра мы тоже расстанемся, не будем же изменять старому обычаю. Я хочу, чтобы и теперь ты увез с собой что-нибудь на память обо мне. Посмотри, вот одна из вещей, оставшихся еще после покойного папы, — эти часы. Они лежали всегда в мамином туалетном столике, но мамы нет, и я подумала, что у тебя им будет хорошо. Она тоже довольна была бы этим. Видишь, вот здесь, — Наташа открыла нижнюю крышку часов, на внутренней стороне которых была наклеена небольшая фотография, — видишь, здесь мы с мамочкой, когда мне было года три, папа всегда в часах и носил эту карточку. А с этой стороны, — она нажала пружину, и верхняя крышка отскочила, — я вставила себя одну, прошлогодний снимок. Хоть это и любительская работа, но, право, кажется, очень похожа. Здесь всякий раз, как взглянешь на часы, ты непременно увидишь меня! — с заалевшим личиком застенчиво добавила она.

Дмитрий безмолвно прижал к своей груди ее головку и поцеловал пушистые золотистые волосы.

— Ну, так теперь дай же и мне исполнить обычай, дай и мне хоть раз в жизни тоже оставить тебе что-нибудь на память о себе. Ну-ка, закрой глазки — как говаривала твоя дорогая мамочка, прежде чем показать тебе что-нибудь красивое.

Пока Наташа, улыбающаяся, добросовестно жмурилась, Дмитрий Андреевич взял ее левую руку и надел на нее кольцо.

— Какая прелесть! — открывая глаза, воскликнула девушка: на пальце ее горел, переливаясь и искрясь в замирающих утомленных лучах вечернего солнца, крупный, чистый как росинка бриллиант. Такой радостью, таким искренним восхищением сияло личико девушки, что и по всему лицу Дмитрия Андреевича разлилась светлая, довольная улыбка.

— Как я рад, что тебе нравится! Если бы ты знала, с каким чувством я выбирал и покупал это кольцо. Оно для меня самого еще прежде, чем попасть на твой палец, было уже дорогим, почти живым существом. Мне почему-то казалось, что в связи с ним должно случиться нечто необыкновенно хорошее, что