Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

Макара. Что-то родное. Присмотрелся к нему — не такой уж он и худой, и морщинки на лице не так глубоки, а глаза ласковые и добрые, красивые у деда глаза, а главное — умные, доброжелательные.

Ляна носилась по берегу, словно белка, раз пять прыгала в воду — никак накупаться не могла, а Харитон ни на шаг не отходил от деда, внимательно слушал его. Макар Ерофеевич, видя, что рассказ увлек Харитона, говорил от души, с чуть заметной улыбкой, с той сердечной нежностью, с какой только старые люди умеют вспоминать свое давно минувшее детство.

— Ты, Харитон, держись нас. Журавлевы люди мастеровые, серьезные, с ними не заскучаешь, не пропадешь. Где бы мы ни были, где бы ни гибли — под землей, в воде, в небе, в танках горели, — а вот живем, разрастаемся, наш род с корнем не вырвешь. Род наш могучий, здоровый…

Вроде бы книжно выражал свои мысли дедушка Макар, но Харитон сердцем чувствовал — правду говорит дед. Именно на таких, как он, держится все на свете. А разве дедушка Андрей исчез совсем? Его нет, но есть Харитон, есть Ляна, есть дядя Вадим, а значит, существует тот чудесный мир, живший в душе дедушки Андрея, и он сам навсегда остался среди людей.

Ничего не сказал Харитон, но решил, что твердо будет держаться деда Макара — ведь с ним ему и хорошо и спокойно на сердце.

II

Везло Харитону на хороших дедов.

С того дня, как они впервые совершили прогулку на «Москвиче», Харитон стал частым гостем у деда Макара. Даже комнатка в доме директора завода не привлекала его так, как усадьба Журавлевых, особенно — приземистая хатка, в которой зимой сберегался весь огородный и садовый инвентарь, а в летнюю пору жил Макар Ерофеевич.

Дед Макар взрастил чудесный сад, один из тех садов, что почти не видны с улицы, но роскошный и богатый, если войти в него. Просторный кирпичный дом, построенный лет через десять после войны, красовался на месте прежней полуземлянки. В войну фашисты как раз по улице Журавлевых держали линию обороны, поэтому здесь не осталось не то что какой-нибудь хатки, а даже деревца. Когда захватчиков выбили из укреплений и погнали на запад, вернулась на родное пепелище семья Макара Ерофеевича. Вырыли в овражке землянку и стали ждать возвращения хозяина.

Макар Ерофеевич на фронте не был. Он не разлучался со своим заводом, который в первые месяцы войны эвакуировали в глубь страны, под Магнитогорск. На новом месте Макар Ерофеевич сразу взялся за сталеплавильное дело — фронт требовал металла. Так и лил всю войну сталь донецкий рабочий Макар Журавлев. Домашние не успели эвакуироваться, поэтому так и жил возле печи, и всего радостей, что верные друзья его, подручные сталевары Иван Иванович Копытко да Кузьма Степанович Степанов, были рядом.

Как только освободили от врага Донбасс, вернулся домой Макар Ерофеевич, а с ним Иван Иванович и Кузьма Степанович. Поселились рядом — семья Ерофеевича на старом месте, а Копытко со Степановым заняли участки тут же, заровняли окопы, вырыли тесные землянки.

Копытко был не только сталеваром-умельцем, но и отцовскую влюбленность в сады сберег — переселился во время революции в Донбасс с Полтавщины, из урожайного пшенично-садового края. На Полтавщине безземельный Копытко мечтал о саде, а перед войной в Донбассе не успел заняться любимым делом. Поэтому, вернувшись с Урала, все свободное время отдавал садоводству. На склоне холма, изрезанного канавами от талых вешних вод, заложил Иван Иванович сад. Каких только яблонь и груш, вишен и черешен, слив и абрикосов не насажал в нем! Деревья сажал густо, метрах в двух друг от друга. Боялся, что не все приживутся и сад будет редким, а они укоренились, в рост пошли под благодатным донбасским солнцем да под теплыми руками Копытко, и лет через пять сад так разросся, что даже прореживать пришлось, «ремонтировать», как выражался Копытко.

Макар Ерофеевич сперва добродушно посмеивался над увлечением друга, а Кузьма Степанович какие только доводы не отыскивал, чтобы опорочить это занятие, — ничего не вышло.

В одну весну, когда зацвел сад Копытко, распустился под весенним солнцем, распространяя аромат яблоневого цветенья, все люди, сколько их жило на улице Журавлевых, вечерами и утрами собирались возле дома садовника, зачарованно любовались этим цветением, вдыхали неповторимые запахи, многозначительно повторяли: «Вот это да!»

На следующую весну занялся садоводством и сталевар Макар Журавлев. За лето удобрил за домом землю, заровнял канавы, а осенью с помощью Копытко посадил деревца.

Сад рос, как говорится, не по дням, а по часам. Поначалу был неприметный: кустились неказистые яблоньки, тянулись, как прутья, вверх груши, правда, черешни закучерявились быстро, через год-два. Потом сад укоренился, вошел в силу, и спустя каких-нибудь три-четыре года погнало его в рост, потянулся он к горячему солнцу, пил в летнюю жару живительную влагу, щедро поставляемую хозяином.

Кузьма Степанович упорно не признавал садоводство. Степанов — выходец из Чувашии, а чуваши никогда садоводству внимания не уделяли. Зато прекрасно растут там малина, смородина, крыжовник и всякие другие ягоды. Вот ими и увлекся Степанов.

Шло время. На месте землянок встали просторные и удобные кирпичные дома, выровнялась на околице поселка широкая улица, назвали ее улицей Журавлевых, потому что жили здесь Журавлевы, те самые, что не только мастерски варили сталь, но и героически защищали родную землю.

Сады разрастались, ягодники плодоносили, солнце светило, зимы сменялись веснами, все на свете казалось устоявшимся, прочным, разве что на лице сталевара Макара Ерофеевича и его друзей Ивана Ивановича и Кузьмы Степановича с каждым годом появлялось все больше морщинок и становились они все глубже. Время неприметно, но неуклонно старило неразлучных друзей, привело их к тому дню, когда хочешь не хочешь, а пришлось идти на заслуженный отдых. Передали свои рабочие места молодым сталеварам, а сами как начали вместе, так вместе и вышли на пенсию, потому что иначе не могли: работали вместе и на отдых тоже сообща.

Подружившись с дедом Макаром, Харитон вскоре познакомился и с Иваном Ивановичем и с Кузьмой Степановичем. Трудно было определить возраст Ивана Ивановича. Маленький, круглый, как арбуз, круглолицый и круглоголовый, был он смешлив, не разучился удивляться, излучал доброту и душевность, и кто знает, сколько лет носил по земле свое не очень подвижное тело.

— Ну, ты, Ванько, — его только так называли друзья, — молодец! — потешался немногословный чуваш, любовно глядя на круглого, как мяч, Копытко. — Это только тут, на юге, на мягких булках да на грушах-гнилушках, могут вырастать такие люди, как ты.

— А что ж, растем,