Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

Харитон вскоре убедился, что у деда Копытко разговор о человеческой доброте и борьбе против зла всегда был главным. О чем бы ни начинал, о чем бы ни рассказывал дед, а всегда подводил к одному: человек должен спешить людям добро творить, не то поздно будет…

У деда Степанова — тема другая. Этот любил читать, отыскивать в книгах необычное, сенсационное и с тем приходить к друзьям. Бывало, когда Кузьма Степанович запаздывал и не вовремя являлся к вечерней каше в огород деда Макара, дед Копытко начинал язвить:

«Видно, Кузьма сегодня не вычитал ничего новенького. Он у нас что рыбак-удильщик. Тот закинет удочку и ждет: день-деньской ждать будет, покуда одну-единственную рыбешку не выловит. А этот, покуда не вычитает чего-нибудь этакого, на люди не заявится».

Дед Кузьма действительно являлся с плохо замаскированным таинственным выражением на лице. С виду он был мужчина не старый, сухощавый, загоревший до черноты, как и все жители этой местности, подвижный и непоседливый. Поблескивал черными, будто ягоды терна, глазами, смотрел на мир весело, с надеждой.

И как ни перегружен был дед Кузьма сенсационными открытиями, раздобытыми из разного рода книг, он никогда, как говорится, с бухты-барахты не начинал о них сообщать. Терпеливо ждал случая, момента, когда можно к месту вставить словечко.

Под черным, будто ночь, громадным котлом весело пылало пламя. Оно пожирало сухие сучья, обрезанные весной с садовых деревьев, старательно нарубленные и связанные в пучки, сухие стебли малины, смородины — все, что весной считалось излишним в саду; ведь другое топливо для костра в Донбассе используется редко, а каменный уголь для варки каши на чистом воздухе непригоден. В котле бурлило, шипело, там варилась либо пшенная каша, либо уха из свежей или сушеной рыбы.

Изрядно опоздав на вечернее кашеварение, дед Кузьма виновато сутулился, прятал глаза, старательно ворошил палкой костер, а дед Копытко допытывался:

— Что новенького вычитал? Или сегодня не заглядывал в книжки?

Дед Кузьма, как и надлежит чувашу, не спешил с ответом, сперва обдумывал, что бы такое сказать. Он уловил насмешку в голосе друга, а поэтому счел за нужное заметить:

— Новенькое — каждое слово в книжке, кто читает да интересуется.

Дед Копытко приумолк, сраженный хитроумным высказыванием Кузьмы-книжника, старательно ловил взгляд деда Макара, спрашивал глазами: слыхал, дескать, что отчебучил наш Кузьма?

А Кузьма тем временем, собравшись с духом, брал ложку, помешивал кашу, зачерпывал пол-ложки варева, дул на него и спрашивал:

— Солили?

— Пробуй…

Дед Кузьма пробовал. Недовольно морщился. Пересолили кашевары, старый чуваш соленого не любил.

— Зачем пересаливать? — не то удивлялся, не то укорял он. — В человеческом организме и так соли с избытком.

И, хитро блеснув черными глазами, наконец выкладывал то, что сегодня, видимо, вычитал:

— Подумать только, братцы! Миллионы лет прошло с тех пор, как человек выполз из океана, оторвался от морской среды, а кровь и по сей день остается соленой. Вот, братцы, какая новость, вот какая сила в природе!

— Сегодня вычитал? — добродушно щурился дед Копытко.

— Мудрость открывается не сразу. Жаль, что не знал таких вещей раньше, — вздыхал Кузьма. — Если б услышал такое в детстве, не сталеваром проторчал бы всю жизнь возле печи, а, глядишь, академиком стал или кандидатом каким…

У деда Кузьмы вспыхнули насмешкой глаза. Харитон знал: эти деды, такие неодинаковые, такие разные по характеру, схожи в одном — любят смех и смело шагают по жизни.

III

Харитон не успел оглянуться, как новотуржанские деды стали его ближайшими друзьями, особенно после того, как начался учебный год и он с головой погрузился в новую школьную жизнь.

Новотуржанские ребята в школу собирались так же, как и в Боровом, и в Бузинном, да, пожалуй, и во всех концах огромного Советского Союза. Просыпались ни свет ни заря, волновались — кто молча, кто шумно. Тот собирал книжки и тетрадки, а у этого они были еще с вечера сложены. Но все ждали минуты, когда семья благословит ученика на новые успехи.

Не дала Ляна на рассвете досмотреть Харитону очень интересный сон. Снилось что-то хорошее и веселое, Харитон даже во сне заливался смехом, будто это и не во сне, а наяву. А Ляна, едва посветлело за окном, уже накручивала игрушечный телефон и в веселую ткань сновидения вплела нетерпеливое бренчанье. Харитон не сообразил, что это телефонный звонок, наслаждался приятным сном, но Ляна не вытерпела, положила трубку, взобралась к нему наверх, бесцеремонно забарабанила в дверь. Когда же Харитон спросонья отозвался, категорически потребовала:

— Гражданин, возьмите телефонную трубку! Вам звонят, не задерживайте и не нервируйте абонентов!

Харитон не сразу опомнился — какие абоненты, какая трубка? — но, когда Ляна позвонила опять, поднес к уху трубку и глухо спросил:

— Ну, чего надо?

Ляна велела собираться в школу. Она не привыкла опаздывать и другим не позволит, хотя бы они, эти другие, и любили поспать и понежиться.

Харитон молча положил трубку.

Делать нечего — он натянул джинсы, вздыхал и сопел, как все школьники, когда им не хочется рано вставать и складывать не приготовленные с вечера учебные принадлежности. Харитон торопливо собирался, чтобы впервые засвидетельствовать свое почтение новотуржанской школе и познакомиться с восьмиклассниками. Последнее не являлось вершиной его мечтаний, напротив — от этого знакомства он не ждал ничего утешительного.

Однако он ошибался. Когда за четверть часа до звонка они с Ляной появились возле школы, на них никто не обратил ни малейшего внимания. Харитону это показалось удивительным и несколько обидным. Ляна так вырядилась, такое платьице, такие туфельки да еще с такими шнурочками надела, так косички на голове уложила, такими лентами их увязала, в такой портфельчик книжки и тетрадки сложила — и никакого внимания. Сколько цветов в то утро в саду сорвала тетя Клава! Две охапки было связано из чудеснейших, покрытых росой георгинов, сальвий, астр, гладиолусов, роз и гвоздик! Ляне был вручен букет поменьше, а Харитон еле дотащил до школы свой букет — и хотя бы кто-нибудь ойкнул от удивления…

Возле новотуржанской школы номер один, так же как и возле Боровской или Бузиновской, как и возле каждой школы, в этот день все кипело, кишело, бурлило, цвело — цветами, новенькими школьными платьицами, белыми рубашками, красными галстуками, а главное — радостными улыбками до самых ушей и веселыми глазенками.

Классные руководители распределяли учеников по классам, стоял невероятный гам, потому что со всех сторон раздавалось: «Васька, сюда!», «Нина, к нам!», «Славка, мы здесь!», «Пятиклассники, стройся!» Галдели главным образом младшие классы, известное дело — мелюзга. Старшеклассники молча разыскивали своих,