Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

Оля остановилась и рассказала о пропаже шлюпки.

— Иван Тимофеевич знает? — спросил Савельев, по-бычьи оборачиваясь всем корпусом. На его короткой шее синел толстый рубец. Савельев не раз рассказывал, как на фронте он едва не погиб от осколка разорвавшейся гранаты. Глаза Савельева, выпуклые, с красными прожилками, уставились на Олю. Она ответила, что дед на дежурстве и попросила передать о том, что случилось. Вася задержался немного и, когда отец отошел, насмешливо спросил:

— Ну что, доигралась?

— Чего доигралась? — не поняла Оля.

— С ворами водишься, вот они тебе и устроили. Витька, Сенька, Женька, жменька — все твои друзья. Я лично тебя предупреждал. Что теперь деду скажешь?

— Ты с настоящими ворами водишься? — удивленно начал было Миша, но сестра оборвала его.

— Слушай Ваську… Он наговорит… все у него воры! Украли у тебя что-нибудь? — снова повернувшись к Васе, спросила она.

— У меня лично нет, — ответил он таким тоном, точно у него и не могли ничего украсть. — А это что за манная каша? — Вася намекал на незагорелую кожу. Миши.

— Мой брат, Миша. У них, в Москве, за все время ни одного солнечного дня не было, что ж ему над примусом, что ли, загорать? — вызывающе ответила Оля.

— Ну, тогда разговор другой, раз брат. — Вася улыбнулся и крепко стиснул Мише руку. — У нас загоришь. Мы с твоей сестрой товарищи, и ты будешь моим другом.

Они расстались, условившись встретиться после полудня, чтобы вместе начать поиски шлюпки.

— Силач, наверное, плечи у него крепкие и руки тоже, — с уважением проговорил Миша о новом знакомом. — Сразу видно — хороший парень. И красивый какой, даже усы есть. — Миша потрогал и свою верхнюю губу.

— Усы? — переспросила Оля. Удивительно, она ничего этого не замечала, а Миша даже усы разглядел.

— После завтрака сразу же надо найти Витю. Если захочешь, пойдешь со мной, — сказала Оля. Миша не знал, кто такой Витя, но был согласен идти, если только бабушка пустит.

— А вдруг она уже проснулась и ищет нас? — сказал он и пошел быстрее. — Бегает по всему порту, волнуется…

Но Вероника Александровна не бегала по порту и не волновалась. Она все еще лежала в постели и, когда Миша заглянул в комнату, сказала.

— Где вы были? Я проснулась и увидела, что вас нет в комнате. У меня ужасная мигрень.

— Оля сказала, что лучше посидеть около дома, чтобы тебе не мешать, — очень естественно соврал Миша.

— И хорошо сделала, — заметила Вероника Александровна, со стоном поднимаясь с подушки. — Скажи Оле, пусть собьет тебе гоголь-моголь и себе, если хочет.

— Врешь ты, Мишка, и не заикнешься, — заметила Оля вполголоса, не заходя в комнату.

— Приходится! Если бы я про купание сказал, знаешь, что было б? Лекцию-концерт часа два читала бы и больше никуда не пустила бы. К кровати еще привяжет.

Вероника Александровна позвала его, чтобы он надел рубаху и костюм. Нехорошо, неприлично ходить в трусах, да и простудиться можно.

— Вот видишь, — многозначительно произнес Миша, появляясь перед Олей в светлом шерстяном костюмчике. — Бабушка всегда думает, что я заболею.

— Мика, надень носочки. Без носочков не выходи. У тебя и так, кажется, насморк! — донеслось из комнаты. — Мика, я кому говорю?! Оля, накорми его гоголем-моголем.

— Хорошо, — отозвалась Оля, а когда Миша снова вышел в сенцы, спросила: — Что это такое гоголь-моголь? И как его бить?

Миша рассмеялся. Он не мог себе представить, что Олю никогда не заставляли есть гоголь-моголь.

— Чего ты смеешься? Ну, не знаю я, как его приготовлять. Синие, кабачки, перцы фаршировать умею. Плаки по-гречески умею — барба Спира научил, скардалю — тоже греческое блюдо — чеснок с орехами — умею, рыбу солить и вялить умею, а про гоголь-моголь, ну, ничего не знаю. Ты объясни.

— Давай яички и сахар, объясню, — сказал Миша. Он был доволен, что и он может чему-то поучить сестру.

Гоголь-моголь оказался вкусным, но для себя Оля его не стала бы делать — дорого очень.

Иван Тимофеевич вернулся с дежурства позже, чем обычно. Он уже знал об исчезновении «Чайки» и, конечно, был расстроен, хотя и старался это скрыть. Если б у него украли китель, на который он выменял шлюпку, это было бы не так обидно. А на «Чайку» положено уже столько труда, столько времени он провозился с ней, полюбил ее. Потерять «Чайку» значило потерять почти живое существо.

Завтрак так же, как и ужин накануне, проходил в молчании.

Миша тоже молчал, хотя на самом кончике языка так и вертелись рассказы об утренних похождениях. Он страшно боялся, как бы они сами собой не рассказались.

Вероника Александровна недовольно поджала губы, когда Оля налила ей чаю. Она была уверена, что стакан кофе вылечил бы ее от этой ужасной мигрени, и попросила сварить ей кофе. Оля ответила, что молока в порту купить негде, а пока его донесешь с базара, оно десять раз скиснет. Оля так и сказала «десять раз». Однако Вероника Александровна по-видимому приняла это как проявление недостаточного уважения к себе. Она еще демонстративнее поджала губы и не разговаривала ни с Олей, ни с Иваном Тимофеевичем. Но тот как будто не заметил настроения гостьи и, позавтракав, встал из-за стола.

— Да, жаль, хорошая была посудина… Я, Олёк, пойду к капитану порта и вообще поспрашиваю, — озабоченно сказал он.

Дед ушел. Оля убрала со стола, вымыла пол, чтобы, когда наступит жара, в комнате было прохладней, и собралась уходить. Вероника Александровна, лежа под окном, на Олиной постели, углубилась в чтение романа. Миша шепнул ей не очень громко, что пойдет проводить Олю. Вероника Александровна не расслышала. Миша так же тихо и однотонно повторил свою просьбу еще и еще раз. Это жужжание над ухом надоело Веронике Александровне, и она сказала, чтоб он оставил ее в покое и уходил. Этого Мише только и надо было.

За домом Оля велела ему снять костюмчик и носочки — в такую нестерпимую жару можно ходить в одних трусиках, а нижнюю рубашку только накинуть на плечи, чтоб с непривычки не сжечь кожу.

— А почему ты не хочешь, чтоб я шел в матроске? — спросил Миша.

— Нет уж, такое чудо-юдо с бантиком и в коротких штанишках я никуда не возьму. У нас ребята ходят или в трусах, или в нормальных брюках, — объяснила Оля. — И шляпу свою с надписью «Герой» оставь дома. Всем и так видно, что ты