Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

это обыкновенное степное селение, от которого во все стороны уходили совхозные поля. Новотуржанские улицы пролегли дальше, за холмом, скрывавшим до сих пор от Харитона могучие трубы завода-богатыря.

Ровное шоссе вывело машину на холм, взору открылся Новотуржанск. Тут уж и не хотел бы верить, а все равно сказал бы решительно и безапелляционно: это он! Трубы, казавшиеся издалека игрушечными, теперь закрывали полнеба, а возле них, по равнине, раскинулись правильными четырехугольниками заводские корпуса. Так густо нагромоздились, что, казалось, простерлись они до самого края земли, за ними и места свободного нет. Только теперь Харитон убедился, что Ляна говорила правду, когда так восторженно рассказывала о заводе: «Новотуржанск — это Новотуржанск! Это не ваше Боровое. Это вам индустрия!»

Новотуржанский гигант дышал спокойно, уверенно, даже сонно. Издали, из машины, еще не разглядев деталей, Харитон почувствовал его неимоверную силу.

— Вот тебе и Новотуржанск, — усмехнулся Вадим Андреевич.

Харитон на сказанное не отреагировал. Он увидел щит, на котором металлическими буквами было обозначено название. Его поразила необычная красота Новотуржанска, ничем не похожего на Киев, единственный город, который он видел в жизни и с которым теперь сравнивал все другие города.

Новотуржанск, молодой, донецкий, рабочий, родился и рос по другим законам, и ему незачем равняться на Киев. Еще совсем недавно там, где теперь шумел город, были разбросаны степные села и хутора. Когда же на склоне холма, словно в сказке, вырос гигант завод, они, эти селения, эти донецкие слободы, постепенно слились воедино, взялись за руки и закружились в веселом хороводе вокруг могучего богатыря, что, будто сказочный герой, дышал огнем, но был кроток, ласков и невероятно щедр.

Харитон рассчитывал, что одно- и полутораэтажные коттеджи незаметно перейдут в обычную городскую улицу с многоэтажными зданиями, а машина тем временем свернула и покатилась узкой дорогой, обсаженной кленами и низкорослой акацией, свернула за один угол, потом за другой, поплыла в тени высоких осокорей и вязов, пока не уперлась в самый обыкновенный тупик, остановившись перед глухими воротами.

— Ну, вот мы и дома, — сообщил Вадим Андреевич.

Харитон неохотно соскользнул с мягкого сиденья, выбрался на траву. Переступал с ноги на ногу, ждал — вдруг распахнется калитка и со двора с криком и смехом выбежит Ляна, хотя и знал, что ее нет дома. Харитон несмело, будто чужой, вошел во двор, придирчиво осмотрел все то, что Ляна здесь видела ежедневно. Ему сразу понравились большой директорский дом, увитый настоящей виноградной лозой, окруженный кустами сирени и жасмина, молодой сад за домом, вяз. На нем он разглядел устройство, с помощью которого Ляна с дедом Макаром перехватывали пролетных аистов.

— Харитон, заходи в дом, — пригласил дядя Вадим.

Харитону пока что и на дворе было интересно. Он, как и всякий новичок, старался сперва познакомиться с тем, что его окружало, а уж потом постепенно осваивать и само жилище.

С любопытством осматриваясь и чувствуя, как что-то неприятное посасывает под сердцем, Харитон не замечал, как Вадим Андреевич и Клавдия Макаровна вносили чемоданы на просторную застекленную веранду.

Их никто не встретил, хотя было заметно, что дом не пустовал. Вероятно, тот, кто присматривал за домом, перед их приездом куда-то вышел.

Харитона изнуряла необычная жара. Он сразу почувствовал, что донбасское лето — не полесское, понял, что если степь больше бывает желтой, чем зеленой, то и это не случайно. Не сразу догадался, почему у него так зачесалась спина, а потом и все тело, отчего весь покрылся липким потом.

— Беги в холодок, — посоветовал дядя. — Не стой на солнце, оно у нас кусачее…

Харитон наконец сообразил, что попал на благодатный юг, туда, где летом, в горячую пору, все стремится в тень.

Несмело вошел в дом. На застекленной веранде было душно, может быть еще более душно, чем во дворе. Зато в комнатах, затененных и просторных, царила благодатная прохлада, и Харитон облегченно вздохнул.

Вадим Андреевич, едва переступив порог и поставив чемоданы, направился в соседнюю комнату. Через приоткрытую дверь Харитон увидел, как он взял что-то в руку, услышал тонкое дзинканье. Дядя одним пальцем быстро вертел диск телефона.

— Алло! Петр Артемьевич? Привет!

Видимо, голос на противоположном конце провода не то удивился, не то обрадовался этому звонку, так как Вадим Андреевич небрежно бросил:

— Только-только…

Собеседник говорил, наверное, что-то важное, потому что дядя Вадим слушал, хотя у него нетерпеливо и даже строго подергивались брови. Несколько раз он пытался прервать красноречие незримого собеседника, наконец печально произнес:

— Ничего не поделаешь, закон бытия…

И тут же перешел в наступление:

— Ну, что там у нас?

Собеседник, очевидно, только и ждал этого вопроса, потому что снова надолго завладел инициативой. Вадим Андреевич внимательно слушал, время от времени бросая незнакомые Харитону слова или фразы: «А литейщики что?», «В шлифовальном как?», «А плановики куда смотрели?», но Харитон все же догадывался, что Вадим Андреевич чем-то недоволен, встревожен. Неизвестно, сколько времени допрашивал бы Вадим Андреевич невидимого Петра Артемьевича, если б в комнату не вошла Клавдия Макаровна.

Харитон успел отметить, что жена директора не исключение среди женщин. Она действовала теми же методами, что и все женщины на свете; была категоричной и требовательной.

— Уже у телефона? Не дашь ему отдохнуть. Успеешь, Вадим, наговоришься. Белье для вас с Харитоном в душевой, идите мойтесь с дороги.

Вадим Андреевич тоже не являлся исключением среди мужей. Он сразу как-то присмирел, виновато оглянулся, пообещал позвонить позднее и, не дослушав, положил трубку.

Душевая не похожа была на те, что строятся в городах. Она почти не отличалась от сельских, обычных, напоминающих будки, снабженные сверху объемистыми проржавленными бачками, наполненными водой. Разница состояла лишь в том, что воду в сельских душевых нагревало солнце, а в бачок душевой новотуржанского директора она поступала из заводской котельной.

Харитон любил воду. Летом он, как утка, плескался в деснянской воде, в Боровом привык к Гастюше, в жару чувствовал себя в воде уверенней, чем на суше. Поэтому, попав под струю холодной воды, что крутилась и шипела, будто газированная, и так приятно щекотала, он почувствовал себя на седьмом небе. Довольно покряхтывая, Харитон улыбался, а затем громко рассмеялся, забыв, где он и как попал сюда, отступили и подсознательная тревога перед неизвестностью, и недомогание из-за резкой перемены климата и утомительного путешествия. Снова почувствовал он себя сильным, спокойным, забыл о постигшем его горе и своей беззащитности. Как и все юное, растущее, не ощущал ничего, кроме радости, здоровья и того, что было рядом. А рядом была вода — не холодная и не горячая, а