Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

летает разный люд, даже такие сорванцы, как он, а то и значительно младше встречаются пассажиры, вплоть до грудных младенцев, но разве попал бы Харитон в самолет, не имея такого дядюшку?

Круто изменилось мнение Харитона о дяде и тете Клаве тогда, когда он увидел Новотуржанский завод. И дядя как-то сразу переменился, его лицо приобрело совершенно другое выражение, сосредоточилось, не серыми, а как бы металлическими стали глаза. И губы сомкнулись плотно и решительно, как смыкаются только у большого начальства.

— Вот и наш завод, — сказал дядя.

— Вы здесь директором? — захотел убедиться Харитон, не сумев скрыть сомнения.

— Пока что, — улыбнулся тот одними глазами.

И именно потому, что он ответил так, Харитон не уловил в его словах ни иронии, ни сомнения, а убедился, что его дядя сильный и волевой человек.

По-настоящему характер дяди начал раскрываться Харитону, лишь когда они вошли в дом и Вадим Андреевич взялся за телефон.

В голосе его звучали спокойные, но такие твердые и требовательные ноты, которые должны были действовать на окружающих значительно сильнее, весомей, нежели властный окрик и начальническая самоуверенность.

Весь вечер Харитон наблюдал за дядей, прислушивался к каждому его слову и понял — здесь, дома, в Новотуржанске, Вадим Андреевич такой, какой он есть на самом деле. И в Боровом, и в пути он был совсем иным человеком.

Вадим Андреевич прислушивался к каждому слову тети Клавы. Но это была не та покорность, с которой раньше встречался Харитон. Дело в том, что тетя Клава ничего не приказывала. При необходимости она обращалась к нему за советом, как поступить. Он не спешил высказать свою точку зрения, а всегда интересовался, что думает по этому поводу супруга.

— Где же нам лучше поселить Харитончика? — забеспокоилась после ужина тетя Клава.

Дядя Вадим не решил этого вопроса одним махом. Прищурив глаза, отчего они сразу повеселели и потемнели, неуверенно произнес:

— Надо прикинуть, определить наши возможности.

— Может, пока в Ляниной комнате?

— Что ж, это дело. А может, в моем кабинете?

— Неудобно ущемлять директора, — усмехнулась тетя Клава. — Лучше уж мы поселимся с Ляночкой в моей комнате.

— Ведь и наверху есть место…

Харитон в разговор не вмешивался, чувствовал себя немного неловко — столько хлопот доставил людям. Однако ему очень нравилось то, как дядя и тетя решали сложный бытовой вопрос. На следующий день, обследуя дом, Харитон обнаружил наверху уютную и удобную комнатку, о которой можно было только мечтать. За обедом намекнул, что именно там хотел бы жить.

— Что ж, — усмехнулся одними глазами дядя. — Только учти: летом там нестерпимая жара, а зимой холод, как на полюсе.

Харитон решительно занял комнату, чувствуя себя в ней, особенно в ночную пору, словно в раю. Даже та колючка, что было застряла в груди, исчезла. Хотелось одного — чтоб Соловьятко или Яриська посмотрели, где он живет и какой индустриальный пейзаж перед его глазами.

Вечером к директорскому дому шли люди. Первым прибыл тот самый Петр Артемьевич, с которым Вадим Андреевич разговаривал по телефону, совсем не старый, даже моложе дяди Вадима, хотя уже и с заметным животиком и с плешинкой на полголовы. Он оказался главным инженером завода.

Явились и еще какие-то люди. Они работали вместе с дядей и тетей, но их должностей и имен Харитон покуда не знал. Приходили с грустными лицами, с печалью в глазах, а женщины даже со слезами. Каждый выражал соболезнование, но Вадим Андреевич никому не позволял расчувствоваться, потому, наверно, что, так же как и Харитон, улавливал в поведении гостей нарочитость. Он здоровался с гостем за руку, усаживал, успокаивал:

— Закон бытия, закономерная неумолимость…

Гости начинали разговор о смерти и бессмертии, а Петр Артемьевич, поглаживая вспотевшую лысину, бодро подытоживал:

— Умереть не страшно, страшно после себя ничего не оставить потомству.

Как раз при этих словах явился еще один гость — сухощавый и именно из-за этой сухощавости стройный и крепкий, будто юноша, старик с Золотою Звездой Героя Социалистического Труда. Харитон не знал, что это дедушка Журавлев, но с первого взгляда, а вернее, с первой фразы, которую тот произнес в ответ на слова главного инженера, он понравился Харитону.

— Правильно, Петр Артемьевич, оставить надобно много, но не все переиначивать, а то что же тогда будут делать те, что придут после нас?

Дедушку Журавлева охотно поддержали, и разговор сразу перешел на то, что́ должны в будущем делать неопытные потомки. Высказывались сомнения, так ли успешно, как и предыдущие поколения, выполнят они свои задачи.

— Выполнят! — уверенно произнес дедушка Журавлев.

Гости, разбившись на группы, беседовали, а тетя Клава и еще какая-то женщина выставляли все, что нашлось, на стол. Трапеза оказалась более чем скромной. Гости подходили к столу со строгими лицами, снова предавались воспоминаниям, всячески старались если не словом, то видом своим выказать сочувствие хозяевам в их горе.

Первым взял слово дедушка Журавлев.

— Подымем по нашему славянскому обычаю бокалы в память усопшего свата моего Андрея, человека великой и чистой, будто капля этого вина, души. И пусть земля ему будет пухом, и пусть простит меня, что не смог его в последний путь проводить. Пусть не скучает там, скоро увидимся…

Гости пригубили бокалы. Харитон, забившись в угол, раздумывал над словами дедушки Журавлева. Они раскрыли ему что-то доселе неизвестное, то, о чем он никогда и не думал. Вон как оно выходило! Где Боровое, а где Донбасс, сколько меж ними речек, полей и лесов. Это только самолет смог так быстро перебросить человека из одного места в другое. В давнюю пору, когда на волах ездили, все лето пришлось бы преодолевать это расстояние. И вот, несмотря на то что так далеко Боровое от Новотуржанска, и здесь знают дедушку Андрея, вспоминают о нем как о родном. А может, и в самом деле смерти не существует? Может, и в самом деле это, как говорит дядя Вадим, жизненная неизбежность, закон бытия? Если человек исчезает, то добрая память о нем сберегается в сердцах живых, а дела, совершенные им, никогда не забываются, как не забывается все хорошее.

Харитон невольно следил за дядей Вадимом. Он и здесь был молчаливым — если и обронит слово, то изредка. Но, как заметил мальчуган, это было слово весомое, к которому внимательно прислушивались. И еще заметил Харитон, что дядя Вадим был авторитетом, старшим, человеком, который и не должен попусту бросаться словами.

Гости не засиделись; очевидно, понимали, что их присутствие — лишняя забота для хозяев. Прощаясь, еще раз посочувствовали их горю и отправились по домам.

Остался один Макар Ерофеевич.

— Неожиданно… так неожиданно, — вздохнул