Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

— Что поделаешь? — пожал плечами Вадим Андреевич.

— До обидного рано и нежданно-негаданно помираем, — возбужденно говорил, шагая по комнате, старый металлург.

Ему не возражали. Дочка и зять с ним были согласны, а Харитон в разговор не вмешивался. Он внимательно присматривался к дедушке Журавлеву. Макар Ерофеевич ему нравился. Ляна не раз рассказывала, какой у нее особенный и заслуженный дедушка, как он умело отливал сталь, чем выделялся среди других сталеваров и как его уважают в Новотуржанске. Запомнилось Харитону, как тепло светились глаза у дедушки Андрея, когда он сказал:

«Макар Ерофеич — человек особой закваски, он и сам будто отлит из стали. Да только ведь кто знает, придется ли еще повидаться…»

Дедушка Андрей печально вздыхал, будто предчувствуя, что никогда больше не свидится с дедом Макаром.

Дед Макар, будто и впрямь выплавленный из металла, был спокоен и уверен в себе.

Заметив Харитона, остановился перед ним, внимательно поглядел, согревая теплом ласковых глаз:

— А это чей же орел к нам прилетел?

— Харитон, племянник мой, — ответил Вадим.

— Ага, это Галинин сынок! — сказал дед Макар.

Подошел ближе, положил руку на худое плечо Харитона:

— Так чего же ты в угол забился? Выходи, парень, на люди, ты тут свой человек! Чувствуй себя как дома…

Харитон догадался, что дед Макар знает о нем все и поэтому так приветлив с ним. Он чем-то напоминал ему дедушку Андрея. Невольно защемило под сердцем, и этот незнакомый дед стал ему роднее и ближе.

— Это хорошо, что к нам приехал, к родне. Хотя в нашей стране ни один человек не обижен, но лучше, конечно, для каждого, если он родную руку и родное слово чувствует, тогда силы у него прибавляется и живется увереннее.

Эти слова, сказанные как бы вскользь, Харитон запомнил и осознал их животворную силу. Ведь и верно, на свете живет много людей, но эти для него — самые дорогие, самые близкие. Дядю Вадима он увидел всего несколько дней назад, но, зная, что он дедушкин сын, что рос под одной крышей с его мамой, Харитон потянулся к нему всем сердцем, а через него полюбил и тетю Клаву, и даже этого жилистого деда Макара.

— Ну что ж, Харитон, давай дружить. Мы с тобой, можно сказать, на одинаковом положении: ты еще мал, а я уже стар, ты своего еще ждешь, а я со своим прощаюсь. Ежели подружимся — наверное, друг другу пригодимся, не так ли?

Харитон был с этим согласен, но не сказал ни слова. Что он мог сказать? Дед Макар его молчание, видимо, расценил по-своему, крикнув дочке:

— Клава, укладывай мальчонку спать, а то за день устал, совсем уж клюет носом!

И так ласково, с такой доброжелательностью это было сказано, с такой заботой и искренностью, что Харитон сразу почувствовал — и спать ему хочется, и утомился он, а главное он не одинок, не забыт, его окружают заботливые люди, у него есть родня. Нет, Харитону везет в жизни, не такой уж он неудачник…

VI

Похоже было, что самые худшие предположения Харитона должны были оправдаться.

Вечером его уложили в постель Ляны, и почувствовал он себя в ней как нельзя хуже. Да и кому могло быть хорошо в этаком гнездышке, мягком, рыхлом, горячем и плывущем из-под тебя, если привык человек к спартанской обстановке? В Бузинном Харитон спал на топчане, сработанном топором, на досках, застеленных плотным, ковриком и байковым одеялом, покрывался расцвеченным красными и синими пятнами шерстяным одеялом, под голову подкладывал кулак, потому что подушка каждую ночь оказывалась на полу. Мама говорила, что он с раннего детства спал беспокойно, во сне вертелся, как вьюн. Может, и вертелся, Харитон этого не знал. У деда Андрея тоже не понежился на пуховиках, потому что дедушка требовал, чтобы внук спал на твердой постели.

Поэтому можно себе представить, как чувствовал себя Харитон, утонув в Ляниной постели. А все потому, что характер не выработал, мягкосердным и податливым уродился. Привела тетя Клава в Лянину комнату, велела ложиться в этакое птичье гнездышко, он и подчинился. Всю ночь обливался по́том, крутился, будто рыба на сковородке, раскидал все подушки и подушечки, но все равно мягко было слишком.

Да и не только поэтому не спалось Харитону. И мягкость досаждала, и думы обуревали — сомнения тревожили хлопца. Это хорошо, что на самолете летел и Донбасс видел; хорошо, что смелость и решительность проявил, как настоящий мужчина. Одно было неясно: что он здесь будет делать, а главное — что эти добрые люди с ним делать будут? Если б хоть Ляна была дома, может позаботилась бы о Харитоне — она любила верховодить и подчинять себе податливых, пусть бы уж так было. Может, она город бы ему показала, а то еще и на завод бы свела, ведь хвасталась, что бегает туда, словно домой. Ляны не было, она где-то в море купается, днями должна вернуться. Но эти дни как раз и могли оказаться решающими в судьбе Харитона.

Он не представлял себе, чем займется на следующее утро. Слышал, что тетя Клава рано уйдет на работу. Знал, что и Вадим Андреевич не засидится дома. Его еще с вечера Петр Артемьевич предупреждал, что предстоящий день будет горячим. У всех найдется определенное дело, только ему придется изнывать в одиночестве, вспоминать сельское приволье, скучать…

Если человек ложится спать чем-то обеспокоенный, то и утром встанет встревоженным, хотя в народе и говорят, что утро вечера мудренее. Харитон этого не подтвердил бы — лег неспокойный и проснулся неспокойный. Правда, в комнатке не было так душно, как с вечера, — прохлада плыла в окно вместе с розовым утром, можно бы спать, но его разбудили воробьи. Они и здесь, в Новотуржанске, были такими же шумными и настырными, лезли чуть ли не в окно и наперебой чирикали. Самим не спалось и другим не давали.

Проснувшись, Харитон сначала подумал, что он в Боровом. Там тоже его по утрам будили воробьи. Блаженно потянулся — подсознательно мелькнула мысль, что дедушкина смерть — не что иное, как ночной кошмар, а шумливые воробьи предвещают такой же, как и вчера, как и все предыдущие, день.

Но спустя какой-то момент он почувствовал, что в кровати лежать ему неудобно, заметил на стене незнакомую фотографию, глянул на потолок — и потолок оказался чужим. Встревожился, не понимая, куда он попал, но тут же вспомнил, в чьей кровати лежит, и суровая действительность снова предстала вперед ним. Даже беспрестанное воробьиное чириканье показалось неприятным шумом в голове.

Еще миг — и