Учебник вымогателя, или Искусство владения навахой, ножом и цыганскими ножницами - Денис Леонидович Черевичник

А наиболее важной частью мензурного поединка, своеобразной вишенкой на торте, являлся процесс зашивания ран после боя, напоминавший мучительное нанесение на лицо татуировок у маори или не менее болезненное ритуальное шрамирование у племён Африки. Именно этот момент и был настоящей кульминацией мензура, его апогеем. Все зрители, доселе не проявлявшие особого интереса к бою, переступая кровавые лужи, собирались вокруг раненого, чьи жуткие Рубленые раны на лице специально штопали без анестезии, неаккуратно, грубыми стежками и внимательно наблюдали за его реакцией — достаточно ли он невозмутим, не вскрикнет ли от боли, не сведёт ли его лицо гримаса[113].

Рис. 12. Бравирование ранениями после мензурного поединка. Германия, 1920-е гг.

С одной стороны, многие считают мензур абсурдным, бессмысленным и жестоким развлечением. Однако надо заметить, что с основной своей функцией он справлялся отлично — именно из студентов-буршей, прошедших не один десяток таких боёв в университетских залах, выходили наиболее хладнокровные и бесстрашные солдаты. Так, например, среди них можно назвать Отто Скорцени — самого известного диверсанта фашистской Германии, прославившегося дерзкими спецоперациями и отчаянной храбростью. На счету Скорцени было пятнадцать мензурных поединков, оставивших на его лице неизгладимые следы в виде уродливых шрамов[114].

Рис. 13. Отто Скорцени. На левой щеке хорошо виден шрам — результат мензурной дуэли, 1940-е гг.

В некоторых армейских подразделениях не только разрешали дуэли на ножах между солдатами, но даже открыто их поощряли, так как отцы-командиры справедливо считали, что это служит укреплению воинского духа и способствует воспитанию отваги. В Аргентине такие поединки процветали среди солдат генерала Хуана Мануэля Росаса[115], а в США — в армии генерала Джозефа Орвилла Шелби[116]. Более того, ещё до начала политической карьеры Росас даже сделал из своего поместья — асьенды убежище для беглецов от правосудия, зарезавших противника в поединке.

Однако в мензуре, в отличие от дуэлей на ножах, никогда не ставилось целью убийство. Это противоречило бы принципам и самой идее мензурного поединка. Но если бы, скажем, фехтовальщик или просто человек, знакомый с историей фехтования, попросил меня коротко описать суть философии ножевого боя, скорее всего, я бы ответил, что в основе его лежит всё тот же мензур, но в наиболее ортодоксальной форме: без ограничений, без защиты и до смерти. Даже у самых техничных боксёров-игровиков настаёт момент, когда нужно продемонстрировать не красивый и изящный бой, а крепость духа и «cojones» — просто держать удар, «перебивать» соперника, как это делают хоккейные тафгаи, рубиться «в мясо», показать кураж и бойцовский характер. Как дрались в старом английском боксе, как демонстрировали силу духа в игре «раз за раз» кулачные бойцы на Руси — принимая удары соперника, не отступая и не уклоняясь.

Рис. 14. Солдаты армии Конфедерации развлекаются метанием ножей. Гражданская война в США, 1861 г.

Можно сказать, что в большой фехтовальной семье поединки на ножах как раз играют роль вот такой вот бескомпромиссной мясорубки, и наряду с не менее смертоносной корридой они являются одними из последних представителей рыцарского культа мужества, жестоких обычаев и кровавых традиций античности, анахронизмом, дожившим До наших дней.

В основе философии ножевых бойцов всегда лежал крайне простой принцип, который можно сформулировать следующим образом: «Я готов убить или умереть. Здесь и сейчас. А готов ли к этому ты?» Поэтому Дать определение настоящему ортодоксальному «поножовщику» очень просто: это тот, кто в ответ на брошенный вызов молча возьмёт нож и отправится за вами в лес, на пустырь или в уединённый дворик. Чтобы убить или умереть. Без колебаний, вопросов, протестов, причитаний, комментариев, сомнений, условий и торговли. Как поединщики армий древности. Как бретёры эпохи Ренессанса. Как Хуан Дальманн из новеллы Борхеса «Юг», который поднял с пола брошенный ему в качестве вызова на поединок нож, совершенно не умея владеть им и не имея опыта в подобных схватках. И тем не менее он последовал за своим противником на улицу, хотя прекрасно понимал, что шансов у него нет. Без надежды, но и без страха[117].

Именно поэтому некоторые поединки были выиграны бескровно и закончились, даже не начавшись, ещё на стадии теста на твёрдость всё тех же «cojones». Нередко боец, отказавшийся от участия в поединке, был лучше подготовлен и технически, и физически, но страх смерти, неуверенность, сомнения и зловещий блеск ножа лишали его сил и воли. И в результате он выбирал жизнь, а также позор и презрение товарищей. Зато люди, переборовшие страх и всё-таки нашедшие в себе мужество схватиться за нож, пользовались в этих культурах чести особым уважением и почётом. Поэтому для настоящих бойцов на ножах, как и для самураев «Хагакурэ», доминантой была постоянная готовность к защите чести и к смерти, а главное — решимость идти до конца. Без сомнений и колебаний. В первую очередь это была схватка двух мужских начал, испытание духа, проверка на слабо. Как говаривали суровые аргентинские поножовщики: «Ты считаешь, что можешь убить мужика? Тогда убей меня и докажи, что имеешь право называть себя убийцей!»[118].

Рис. 15. Смерть гаучо в поединке. Литография, 1920 г.

Поэтому не только сам поединок на ножах, но и некоторые образцы оружия несли значительную маскулинную, а иногда даже и фаллическую окраску. Так, например, можно вспомнить «баллок», или «боллок», — на староанглийском «яйца» — прославленный европейский кинжал позднего Средневековья и раннего Нового времени[119]. Крестовину этого оружия формировали стилизованные мужские тестикулы, благодаря чему кинжал и получил своё название, а рукоятка была выполнена в форме эрегированного полового члена. Если взглянуть на некоторые картины XVI–XVII веков — например, на работы, принадлежащие кисти голландских мастеров, — мы заметим, что у героев многочисленных бытовых сценок на поясе иногда видны два кинжала. Сбоку висят массивный боевой басселард или квилон, а изящный баллок нередко сдвинут на середину пояса, ближе к гениталиям, и недвусмысленно символизирует мужское начало.

Более того, чтобы не осталось никаких сомнений в смысловой нагрузке этого типа кинжала, на картине голландского мастера Питера Артсена «Крестьяне у камина», датированной 1560 годом, мы можем увидеть, как ветреная служанка в таверне игриво поглаживает баллок на животе у выпивохи. При этом на боку у него висит хиршфангер — длинный охотничий тесак.

Нож — оружие короткое, маневренное и лёгкое, а потому коварное, быстрое и