Фауст. Страдания юного Вертера - Иоганн Вольфганг Гёте

Грустную женщину и услыхала молитвенный шепот.

Тут же почтенный судья, обращаяся к Герману, молвил:

«Принадлежите вы к тем разумным хозяевам, друг мой,

Что помышляют людей достойных держать при хозяйстве.

Часто видать мне случалося, как лошадей, как рогатый

Скот и овец при мене и продаже внимательно смотрят,

А человека, который своим поведеньем хорошим

Все сохраняет иль все разрушает недолжным поступком,

Вот его-то берут случайно, на счастие в дом свой,

И уже каются поздно потом в необдуманном деле.

Только, мне кажется, вы это поняли: девушка эта,

Вами в родительский дом приглашенная, точно, достойна.

Будьте к ней благосклонны. Она в занятьях хозяйства

Вам сестру заменит и дочь родителям вашим».

Много родных между тем и знакомых родильницы стали

Тут собираться, неся Доротее различных подарков.

Все, услыхавши решение девушки, благословляли

Германа взором значительным, полным особенных мыслей,

Так что иная в ушко тихонько шепнула соседке:

«Не о чем ей горевать, коли он женихом ее будет».

За руку девушку взяв, немедленно Герман сказал ей:

«Нам пора; уже день вечереет, а город не близко».

Женщины с говором тут обнимать Доротею пустились.

Герман ее увлекал, а она посылала поклоны.

Тут со слезами и криком ей дети вцепилися в платье:

Мать вторую никак они отпустить не хотели.

Несколько женщин, однако, сказали им строго на это:

«Тише, дети: она отправится в город и много

Вам принесет бисквитов, которые братец в то время

Там заказал, как нес аист его мимо пекарни.

Скоро вернется она, неся золоченые свертки».

Дети пустили ее, и Герман едва из объятий

Мог Доротею увлечь; но платки развевалися долго.

VIII

Мельпомена Герман и Доротея

Так шли оба они навстречу вечернему солнцу,

Лик скрывавшему свой за грозными тучами, редко

Там или сям из-за дымки бросая пылающим взором

Освещенье зловещее вдоль широкого поля.

«Только бы буря, – Герман сказал, – не навеяла града

Или жестокого ливня на нашу чудную жатву!»

Оба они любовались высокой и зыбкою рожью,

С ними равной почти, невзирая на рост их высокий.

Тут же к верному спутнику девушка речь обратила:

«Добрый друг, кому я обязана счастьем впервые,

Кровом покойным, когда изгнанники ждут непогоды,

Прежде всего скажите и нрав родителей ваших

Мне откройте, которым служить я от сердца готова.

Кто господина узнал, тот легче ему угождает,

Приноровляясь к предметам важнейшим в глазах господина

И на которые он все мысли свои обращает.

Чем же, скажите, отцу и матери быть мне угодной?»

Ей на речи такие юноша умный ответил:

«Как, превосходная девушка, ты поступаешь разумно,

Заблаговременно знать стараясь родителей нравы!

Вот я целую жизнь отцу угодить не умею,

Рано и поздно блюдя и поле, и наш виноградник,

Матери я угождал –  она мой труд оценяла;

Так и ты превосходной ей девушкой будешь казаться,

Если, как за своим добром, присмотришь за домом.

Но отец не таков, и блеск наружный он любит.

Добрая девушка, я бездушным могу показаться,

При посторонней в отце открывая подобную слабость;

Но, клянусь, что впервые эти смелые речи

С языка, болтать непривычного, ныне слетели:

Ты у меня пробуждать доверчивость в сердце умеешь.

Добрый отец мой любит прикрасы известные в жизни,

Внешних знаков любви и почтенья к себе ожидает:

Он способен остаться довольным и худшим слугою,

Лишь бы тот понял его, а лучшим быть недовольным».

Радостно на это она отвечала, удвоив

Скорость легких шагов по тропинке, почти потемневшей:

«Право, я надеюсь обоим быть им угодной.

Матушки вашей нрав моему совершенно подобен,

А наружный-то вид для меня с малолетства не новость:

Франки, наши соседи, ценили в прежнее время

Вежливость выше всего. Дворянин, гражданин и рабочий

Ею владел и ее развивал в своих приближенных.

Так потом завелось и у наших немцев, что дети

По утрам приходили к родителям, ручки целуя

Да приседая, и чинно затем весь день провожали.

Всем, чему учена, к чему с малолетства привыкла,

Всем, чем сердце полно, старику угождать я готова.

Но кто скажет мне: как должна поступать я с тобою,

Будущим господином и сыном единственным в доме?»

Так говорила она, и к груше они подходили.

Полный месяц сиял так чудно с вечернего неба.

Ночь наступила. Последнее зарево солнца потухло.

Так пред глазами у них отделялись резкой чертою

Свет, прозрачный как день, и черные тени ночные.

И с наслаждением Герман вопрос отрадный услышал,

Под широким навесом груши, на месте любимом,

Бывшим ныне свидетелем слез его тайных по милой.

И, садясь на скамью, отдохнуть немного, влюбленный

Юноша за руку девушку взял и тихо сказал ей:

«Сердце пусть научит тебя: его ты послушай».

Но ни слова он больше прибавить не смел, хоть минута

Благоприятна была: отказ получить он страшился, –

Ах, да к тому ж у нее и кольцо на пальце он видел!

Так безмолвно они сидели друг подле друга.

Девушка сказала затем: «Как сладостно светит

Чудный месяц! Как день, его прозрачно сиянье.

В городе я и дворы, и дома различаю подробно.

Вон под кровлей окно: берусь сосчитать я и стекла».

«Что ты видишь, – на это ей юноша умный ответил, –

Это наше жилище, куда идем мы с тобою.

То окно у меня из комнаты вышло. Быть может,

Будет оно и твоим: в дому у нас перемена.

Наши эти поля, и завтра жатва начнется.

Здесь мы будем в тени отдыхать, подкрепляяся пищей.

Но поспешим виноградник и сад пройти, не замедлясь:

Видишь, какая заходит гроза; вдали промелькнула

Молния, и месяц вот-вот сокроется в тучи».

Тотчас они поднялись и стали спускаться с пригорка

Вдоль колосистой ржи, любуясь прозрачностью ночи;

Так и в темный потом вступили они виноградник.

И ее он повел по нетесаным каменным плитам,

Вдоль закрытой тропинки разложенным в виде ступеней.

Тихо ступала она, положа ему

руки на плечи.

Светом дрожащим луна

под зеленью их находила,

Но гроза наконец темнотой

окружила влюбленных.

Бережно девушку сдерживать

юноша сильный старался,

Но она, не зная тропы и грубых

ступенек,

Оступилась, ногу свихнула и чуть не упала.

Ловко догадливый юноша руки раскинул и быстро

Милую принял в объятья, свое ей плечо подставляя.

Грудь упала на грудь, и щека до щеки прикасалась,

Так неподвижно стоял он, движению первому верен,

Не прижимая ее, а только противясь давленью.

Чувствовал он драгоценную ношу и сердца биенья,

Веяло с уст ее на него ароматом, – в объятьях

Величавую женщину слышал могучий мужчина.

Боль скрывая, она ему сказала шутливо:

«Это знак худой, говорят разумные люди,

Если ноги свихнешь перед самым порогом жилища;

Я, признаюсь, для себя бы желала получше приметы.

Повременим