Фауст. Страдания юного Вертера - Иоганн Вольфганг Гёте

И, быть может, меня истомило безмолвным страданьем.

Так отпустите меня! Мне в доме нельзя оставаться:

Я пойду своих отыскивать бедных, которых

В горе покинула, лучшее лишь для себя избирая.

Воля теперь моя неизменная; поэтому можно

В том признаться, что в сердце иначе таилось бы годы:

Да, насмешка отца во мне поразила не гордость,

Не щекотливость, которая вовсе служанке не кстати,

Но затронула сердце мое, где склонность рождалась

К юноше, бывшему нынешний день избавителем нашим.

В первый раз он еще, как нас на дороге покинул,

В мыслях был предо мной, и думала я, что, быть может,

Втайне счастливицу-девушку он нарекает невестой.

Снова встретив его у колодца, я так была рада,

Будто мне существо неземное свой образ явило.

С радостью шла я за ним, как меня приглашал он в служанки.

Сердце, однако, мне льстило (в том признаюсь откровенно),

Что когда-либо я заслужу себе счастье, быть может,

Став опорой со временем необходимою в доме.

Но впервые –  увы! – я вижу опасность, которой

Подвергалась, живя вблизи любимого втайне,

Только теперь мне понятно, как девушке бедной далеко

До богатого юноши, даже и самой достойной.

Все это я говорю, чтоб не быть осужденной напрасно.

Случай меня оскорбил, но он же раскрыл мне и зренье.

Тихо надежду тая, ожидать мне пришлось бы всечасно,

Что со временем в дом иная вступит невеста, –

И могла ли бы я стерпеть сокровенное горе?

Счастливый случай меня остерег, и сердце удачно

Тайну раскрыло свою, пока еще зло исцелимо.

Все теперь я сказала. И в доме ничто не удержит

Доле меня: оставаться здесь мне страшно и стыдно,

Высказав склонность свою и сладкой надежды безумство.

Не удержит меня ни ночь, покрывшая небо

Тучами, ни гром (его я слышу раскаты),

Ни порывистый дождь на дворе, покрывающий землю,

Ни завывание бури: все это сносить я привыкла

В бегстве печальном, врагов за собой по пятам ожидая.

Времени водоворот давно приучил нас к терпенью.

Снова пойду, расставаясь со всем, что дорого сердцу.

Я ухожу. Прощайте! Моя судьба совершилась».

Так говорила она и быстро к дверям повернулась,

Тот узелок, что с собой принесла, сохраняя под мышкой.

Но руками обеими девушки стан обнимая,

Мать, изумленная, ей закричала, в сильном смущеньи:

«Что это значит? Скажи мне, к чему напрасные слезы?

Нет, я тебя не пущу, и ты нареченная сыну».

Но напротив того отец, вполне раздраженный,

К плачущей обратился с такой недовольною речью:

«Вот какая награда мне за все снисхожденье,

Что и день-то мой кончается самым несносным!

Нет для меня ничего нестерпимее женского плача,

Страшного крика и всяких пустых, запутанных действий

Там, где с малым рассудком легко все тихо уладить.

Мне тяжело поведение такое странное видеть

Долее. Сами кончайте все, я спать отправляюсь».

Быстро он обернулся, шаги направляя к покою,

Где привык отдыхать и ложе супругов стояло;

Сын, однако, его удержал умоляющим словом:

«Батюшка, не уходите, на девушку вы не сердитесь:

Я один виноват во всей суматохе, в которой

Зло неожиданно так наш друг увеличил притворством.

Муж почтенный, на вас полагаюсь во всем: говорите,

Не умножая печали и страха, решайте же дело.

Так глубоко уважать я вас не буду в грядущем,

Если радостью злобной вы мудрость замените вашу».

Но, улыбаясь, на это пастор достойный заметил:

«Чья бы мудрость могла прекрасное вызвать признанье

Этой девушки доброй и нам раскрыть ее душу?

Разве забота сама тебе не в восторг и не в радость?

Сам теперь говори. К чему объясненье чужое?»

Герман вышел вперед с веселья полною речью:

«Не сожалей о слезах и этой летучей печали:

Ею закончено счастье мое и твое, я надеюсь.

Милую чуждую девушку не искать в услуженье

Я к колодцу ходил: любви заискать приходил я.

Только –  увы! – мой трепетный взор был не в силах проникнуть

Склонность в сердце твоем –  в очах твоих только заметил

Я привет, повстречав их на зеркале тихом колодца.

В дом тебя отводить половиной мне счастия было, –

Вот ты его довершила. О, будь же благословенна!»

Девушка, сильно растрогана, юноше в очи глядела,

Не избегая объятий его и лобзаний –  вершины

Радости, если они давно желанной порукой

Счастья, которому, любящим кажется, нет и предела.

Все пастор затем объяснил остальным предстоящим.

Девушка вышла вперед, в умиленьи отцу поклонилась

И, целуя руку, которую он не давал ей,

Так сказала: «Прошу извинить при моем изумленьи

Прежние слезы печали и эти слезы восторга.

О, простите мне первое чувство, простите и это,

Дайте мне только сперва привыкнуть к новому счастью.

Первая пусть неприятность, внесенная мною, смущенной,

Будет последней. К чему обязалась служанка усердно, –

Вам с любовью услуживать, – дочь исполнить готова».

И отец ее тотчас же обнял, слезы скрывая.

Мать подошла и ее целовала от чистого сердца.

Взявшись за руки, обе женщины плакали молча.

Добрый, умный пастор сперва отцовскую руку

Взял поспешно и снял кольцо обручальное с пальца

(Только не вдруг: оно на округлом суставе держалось),

После у матери снял кольцо и, детей обручая,

Так сказал: «Вторично да будут назначены кольца

Эти союз закрепить, во всем походящий на старый.

Юноша проникнут к девушке страстью глубокой,

Девушка нам говорит, что и юноша мил ей не меньше.

Так обручаю вас здесь и в грядущем благословляю».

Кланяться тотчас стал сосед, всех благ пожелавши;

Но как только пастор кольцо золотое на палец

Девушки стал надевать, изумлен, увидал он другое,

То, которое Герман еще у колодца заметил.

И пастор обратился с шуточно-дружеской речью:

«Как, вторично ты обручаешься? Только бы первый

Твой жених к алтарю не пришел с возбраняющим словом».

Но она отвечала: «О, пусть мне дозволят минуту

Воспоминаньям отдать: их стоит добрый, который

Дал мне, прощаясь, кольцо и сам не вернулся в отчизну.

Все он предвидел, когда, желаньем свободы и жаждой

Подвигов при новом порядке он вызван невольно

Был в Париж, где его темница и смерть ожидали.

«Друг мой, – сказал он, – прости. Я иду, потому что на свете

Все, как кажется мне, уничтожены прочные связи:

Основные законы сильнейших держав ниспровергли,

От старинных владельцев отторгнуто их достоянье,

Дружба от дружбы: так пусть и любовь расстается с любовью.

Здесь я тебя покидаю; а где мы снова сойдемся –

Кто может знать? Разговор наш может быть и последним.

Как справедливо твердят, человек на земле только странник.

Более странником стал теперь, чем когда-либо, каждый:

Земли стали не наши, сокровища все переходят,

Золото и серебро чекан заветный теряют,

Плавясь. Все в движеньи, как будто бы мирозданье

Хочет, в прежний хаос разложась, опять воссоздаться.

Сердце свое ты храни для меня, и, если сойдемся

Мы на развалинах мира, тогда обновленными будем

Существами, которым судьба не предпишет закона.

Может ли что оковать пережившего наши утраты?

Если же нам никогда не удастся избегнуть напасти

И с восторгом принять друг