Театр одного поэта. Пьесы, поэмы - Даниэль Мусеевич Клугер

class="p1">Питер Стюарт Ней. Местный учитель истории. Пытаюсь рассказывать молодежи о героях прошлого и тем самым учить их нравственности. Хотя удается далеко не всё, что хотелось бы. И насчет мечтаний и желаний — завидую Вам, сударь. Никак не могу избавиться от некоторых.

Смеются. Пожимают друг другу руки, садятся за стол. Ней откровенно рассматривает Томского. Томский же старается смотреть в сторону, хотя зрителям заметно, что его тоже заинтересовал его ви-за-ви.

(Задумчиво). Готов биться об заклад, что встречал вас в прежней жизни. Но давно. И не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Вот что-то вертится в памяти, но никак не дается... Я слышал ваш разговор с нашей вдовушкой. Вы из России. Кроме того, вы, безусловно, человек образованный. Вряд ли русский крестьянин свободно говорит на нескольких европейских языках. Все-таки, вы, вероятно, из дворян. Или буржуа? Откуда вы родом, господин Теодор?

ТОМСКИЙ.

Из Таганрога. А происхождение — все мы от Адама, месье Ней. У каждого из нас, от рождения, две руки, две ноги и один язык. Иногда весьма длинный. (Смеется). И это мешает.

НЕЙ (по слогам).

Та — ган — рог. Боюсь, что не имел чести там бывать. Хотя некоторые русские города мне знакомы. Москва, Гродно, Вильно. Смоленск. Та — ган — рог. Забавное звучание. Это север или юг?

ТОМСКИЙ.

Юг, месье Ней.

НЕЙ.

Месье? Лучше — мистер. Я англичанин, господин Теодор. Просто довелось пожить в Германии и Франции, в Эльзасе. Видимо, отсюда и мой акцент, сбивший вас с толку.

В трактире появляются Шванвиц и Романов. Романов спит в инвалидном кресле, полуоткрыв рот и склонив голову набок. Шванвиц здоровается издалека с Неем, с любопытством окидывает взглядом Томского.

НЕЙ (шутливо).

А-а, вот и наш Кутон! Как здоровье, ваше величество? Корона не жмёт? Много ли указов написал-подписал?

ТОМСКИЙ (недоуменно).

Почему — Кутон? Разве этот калека — француз?

НЕЙ.

Нет, он русский, вроде вас. Просто Кутон тоже ездил в таком вот кресле. Привезут его в Конвент, такого немощного, несчастного, а он, не вставая с кресла, десяток аристократов на гильотину отправит — и домой, обедать, в прекрасном настроении. Добрый человек, очень добрый. Почти как Робеспьер. Или юный Сен-Жюст.

ТОМСКИЙ (с интересом).

Вы их видели? Собственными глазами? Кутона? Робеспьера и Сен-Жюста?

НЕЙ (уклончиво).

Приходилось. Издалека, разумеется. С галереи.

ТОМСКИЙ (подозрительно).

Сколько же вам тогда было лет?

НЕЙ (продолжает наблюдать за Романовым и Шванвицем, рассеянно).

Когда?

ТОМСКИЙ.

В девяносто третьем.

НЕЙ (также).

Кажется, двадцать четыре.

ТОМСКИЙ.

Хорошо помните Париж?

Ней изучающе смотрит на Томского, прямо в глаза. Томский, столь же изучающе, — на Нея, тоже в глаза.

Пауза.

НЕЙ (широко улыбается).

Я никогда не бывал в Париже. (Отводит взгляд). Я несколько лет прожил в Эльзасе, в Страсбурге, а в двадцать пять уехал сюда, в Новый Свет. И вот уже более трех десятков лет живу здесь, под новым небом, в новом воздухе. Правда, для меня чувство новизны давным-давно притупилось.

ТОМСКИЙ (удивленно).

Не бывали в Париже? Никогда бы не подумал. Выговор у вас настоящий парижский. А как же Кутон? (Указывает кивком на Романова). И Сен-Жюст?

НЕЙ (улыбается еще шире).

Я пошутил. Я ведь учитель истории. Многое воспринимаю так, как если бы оказался свидетелем. Что там — Кутон! Сен-Жюст! Я могу описать вам битву за Орлеан так, как будто сражался рядом с самой Орлеанской девственницей! И если бы только битву за Орлеан!

ТОМСКИЙ (улыбается).

Конечно. Я понимаю. Я так и подумал.

НЕЙ (увлекаясь).

Пожалуйста, вы ведь, как я понимаю, весьма образованный человек. Несмотря на бороду и эту вашу странную прическу...

Томский смеется. Он снимает свою войлочную шапку, кладет на стол. Демонстрирует Нею обширную лысину на затылке, высокий, с большими залысинами, лоб. Утирает платком лоб и ласину, вновь надевает шапку. Длинные седые волосы его растут от висков, но в шапке кажется, что он обладает не плешью, а пышной шевелюрой.

НЕЙ (также).

Вот назовите любую битву из мировой истории. Уверяю вас, я расскажу вам о ней так, как может рассказать очевидец. Битву шпор, сражение при Пуатье, взятие Суз Александром Великим, взятие Иерусалима Навуходоносором. Сражение при Саламине...

ТОМСКИЙ.

Битву при Бородино, может быть?

НЕЙ (словно споткнувшись).Что?

ТОМСКИЙ.

Бородино. Сражение за Москву, проигранное Наполеоном. Двенадцатый год, неужели не помните?

НЕЙ.

До этой эпохи я еще не дошел, извините. Но разве Наполеон проиграл? Я слышал, что наоборот. (Возвращается на свое место). Впрочем, уже неважно.

ТОМСКИЙ (словно что-то вспоминает).

Тильзит!

НЕЙ (непонимающе).

Что — Тильзит? Вы имеете в виду прусский городишко? Нет, я там тоже никогда не бывал. Но — читал, в газетах, читал. Опять-таки, лет двадцать назад. Или даже больше. Ах, время... Так что Тильзит?

ТОМСКИЙ.

Не может быть, чтобы меня настолько подвела память. Я готов поклясться, что встречал вас в Тильзите. Давно. Действительно, давно, очень давно, месье Ней. Во всяком случае, вы обладаете удивительным сходством с одним моим знакомым... месье Ней. С хорошим давним знакомым.

Томский делает ударение на слове «месье», что, как я уже говорил, указывает на переход собеседников с английского («мистер») на французский («месье») язык общения.

(Задумчиво). Очень, очень интересно. Месье Ней, скажите, нет ли у вас родственников, служивших в Великой армии императора Наполеона? В достаточно высоких чинах?

НЕЙ. Я таких не знаю. Но — всё может быть.

Пока Томский и Ней разговаривают, в трактире появляется еще один посетитель —урядник Семен Михайлович Кобыла.

Он одет весьма живописно — в полное обмундирование русского солдата суворовских времен, включая гренадерскую медную каску с двуглавым орлом, — но, при этом, на ногах у него не башмаки солдатские и не офицерские сапоги, а нормальные плетенные лапти.

Кобыла останавливается в дверях, оглядывается по сторонам.

Взгляд его останавливается на двух посетителях^ прежде всего, на Томском^который для него, по-видимому,^человек новый и потому — подозрительный.

Вторым оказывается Шванвиц. Кобыла —ровесник Шванвица и уже в силу этого — соперник-конкурент. Подумав некоторое время, Кобыла подходит к столику Шванвица (Романов по-прежнему спит в инвалидном кресле), садится на скамью.

КОБЫЛА (сурово).

Лука, опять жалуются на твоего.

ШВАНВИЦ (равнодушно).

Как без того. Что теперь?

КОБЫЛА (укоризненно).

Говорят, будто вчера сидел у окна и камнями бросался. Ефросинье Пуховой голову зашиб. А в ее сына Василия плюнул. И пригрозил срубить голову.

ШВАНВИЦ (разводит руками).

Что же что пригрозил? Будто бы! Да он и топора-то в руках не удержит. Как