Театр одного поэта. Пьесы, поэмы - Даниэль Мусеевич Клугер

И музыка похожа, но не та —

В театре постаревшего любовника,

В театре невеселого шута... 

Закончив петь, Бродяга поворачивается к Катарине, вопросительно смотрит на нее. Катарина несколько раз одобрительно хлопает в ладоши. Бродяга улыбается, подходит к стойке. Катарина протягивает ему кружку пива.

КАТАРИНА.

Приходи вечером. Будут девочки, будут фермеры. Ты им нравишься. Что-нибудь споёшь. Только повеселее, чтоб можно было не только всплакнуть, но и сплясать. А пока — посиди, выпей.

Бродяга кланяется трактирщице, с кружкой отходит к маленькому столику у стойки, садится.

РОМАНОВ (кричит).

Хозяйка, неси бумагу, перо и чернила! Будем указ писать! Анпиратор я али кто?

Катарина не реагирует.

(Удовлетворенно улыбается). То-то! (Шванвицу). Эй, секретарь! Пиши указ, вишь, баба чернилы принесла. Пиши.

ШВАНВИЦ (не отрываясь от газеты).

Слушаюсь, твое анпираторское величье. Уже пишу. Войну кому объявим? Или голову рубить? Или милость даем подданным?

РОМАНОВ (важно).

И то, и другое, и третье. Но сначала — пиши: «Мы, анпиратор российский Петр Третий Феодорович разрешаем нашим верным подданным... » (Задумывается). А может, наоборот, не разрешаем... Или, все-таки, разрешаем? (Шванвицу). Эй, как думаешь? Разрешаем или не разрешаем?

ШВАНВИЦ (не отрываясь от газеты).

Тут две возможности, государь-анпиратор. И следует рассмотреть обе. Или разрешаем. Или не разрешаем. Тут с кондачка не решить, да и с плеча шашкою не срубить, тут обмозговать надо бы, с господами-енаралами, с министрами нашими, вот что.

РОМАНОВ (восхищенно).

Ну, голова! Ей-бо, быть тебе канцлером. Пиши: «Указ. Мы, анпиратор российский Петр Третий Феодорович жалуем секлетаришку нашего Лукащку сына Иванова Шванвица чином канцлера!» Написал?

ШВАНВИЦ (не отрываясь от газеты).

А как же, государь! (Складывает газету вчетверо, кладет на стол). Как есть, всё написал. Премного благодарен. А теперь, анпиратор, пора нам с тобой на заседание государственного совета. Штаны-то, небось, уже раза два промочил, поменять надо. Вон сколько пива выхлестал. (Переворачивает кувшин, кувшин пуст). Поехали, государь-анпиратор, время уже. (Катарине). Сколько с него?

КАТАРИНА (машет рукой).

Вы же знаете, для императора у нас бессрочный кредит. Ступайте себе, сеньор русский. Да хранят его величество святая Мария и святой Хосе, а также святая Исабель и святой Яго (размашисто крестит Романова, Романов милостиво кивает).

ШВАНВИЦ.

Люблю испанцев. Особенно — испанок. Особенно — таких. До вечера, сударыня! Храни вас Бог!

Шванвиц вывозит кресло с Романовым из трактира.

Катарина выходит из-за стойки, забирает оставленную Шванвицем газету, просматривает ее — явно наискосок. Не найдя нужного, пожимает плечами, возвращается за стойку, наливает себе кружку пива. Пьет, обмахиваясь сложенной газетой, словно веером.

Входит Питер Стюарт Ней, еще привлекательный шестидесятидвухлетний мужчина среднего роста. Пышная шевелюра и густые курчавые бакенбарды подернуты сединой. Волевой подбородок гладко выбрит. Темно-синий сюртук. Серые брюки заправлены в высокие сапоги. На голове — мягкая серая шляпа с широкими полями и шелковой лентой. Вся одежда — штатская, но производит впечатление военного обмундирования, просто — со срезанными эполетами.

КАТАРИНА (поспешно протягивает ему газету).

Доброе утро, вот ваша газета, господин учитель. Как вы и просили.

Ней подходит к стойке, берет газету, смотрит на дату.

НЕЙ (огорченно).

Месяц! Целый месяц, целых тридцать дней добиралась сюда эта несчастная газета, этот ничтожный листок! Нет, так невозможно, решительно невозможно следить за европейскими новостями! Куо уске тандем абутер, Катарина?

КАТАРИНА (растерянно).

Что?..

НЕЙ (грозно).

Доколе, о Катарина, будешь ты злоупотреблять нашим терпением?

КАТАРИНА (испуганно).

Клянусь вам, господин учитель, я...

НЕЙ (смеется).

Это я шучу. Так говорил римский оратор Марк Туллий Цицерон, обращаясь к заговорщику против республики Луцию Сергию Катилине. На латыни, естественно, по-другому тогда не говорили. Не обращайте внимания, душа моя, у учителей бывает странное чувство юмора. Просто не далее, чем вчера, я рассказывал об этой истории на уроке.

КАТАРИНА (успокаиваясь).

А, вон как... А я уж было подумала, господин учитель, что чем-то вызвала ваш гнев...

НЕЙ (добродушно).

Что вы, милочка, я и не думаю предъявлять вам претензии! Вы всё делаете вовремя. Вот ваши пять пенни за газету, всё в порядке ! (Протягивает Катарине деньги). Просто я раздражаюсь от того, что европейские новости узнаю на месяц позже, чем публика в самой Европе!

КАТАРИНА (пожимает плечами).

Не понимаю, зачем вам европейские новости, господин учитель? Мало ли что там происходит — нам-то что до того, до Старого Света? Мы же здесь, в Новом Свете! Меня, например, куда больше интересует, какая погода будет завтра во Фриско, чем с кем воюет, например, Пруссия. Или как там ее?

НЕЙ.

Вы правы, дорогая, тысячу раз правы. Это всё привычка, от которой я никак не избавлюсь. (Вздыхает). Но скажите, неужели же в вашем чудесном заведении не бывает французских вин?

КАТАРИНА (протирает стойку).

Вы уже спрашивали. Вчера и на прошлой неделе. И в прошлом месяце тоже. Я вам отвечу так же, как ответила тогда: «Нету, господин учитель. Невозможно завозить вина из Франции, это слишком дорого для такой бедной трактирщицы, как я». И добавлю, как добавила вчера: «А зачем их привозить, если наши калифорнийские вина никак не хуже?»

НЕЙ (с усмешкой).

А вы пробовали французские?

КАТАРИНА.

Нет.

НЕЙ.

Откуда же вы знаете?

КАТАРИНА (гордо).

Мы, потомственные трактирщики и кабатчики, можем почувствовать вкус вина за тысячу миль, не пробуя. Мой дед, да пребудет его душа в раю, однажды точно определил, каким сортом вина отравилась датская королева Гертруда.

НЕЙ (заинтересовано).

Вот как? И каким же?

КАТАРИНА (гордо).

«Божоле-Периньон» урожая тысяча пятьсот восемьдесят седьмого года. Он сказал это во время спектакля, в Бостоне. И еще он тогда сказал: «Я ничуть не удивлен, эта гадость отправила на тот свет многих, только такая дура, как эта королева Гертруда, могла надеяться выпить его — и выжить!» Уверяю вас, эти его слова слышали многие, потому что он произнес их на весь зал. Был большой скандал, но он не отказался от своих слов и трижды по этой причине дрался на дуэли. В третьем поединке его и убили. (Крестится, целует крестик). Перед смертью он выпил два бокала анжуйского. (Вздыхает). К сожалению, это не помогло. Наверное, ему следовало выпить бургундского, но бургундского под рукой не оказалось.

НЕЙ (потрясенно).

Ваш дед, несомненно, был гением!

КАТАРИНА (скромно).

Да, господин учитель. И отец тоже.

НЕЙ.

Ну, хорошо. Вы меня удивили. Налейте стаканчик калифорнийского.

КАТАРИНА.

Слушаюсь. Белого или красного?

НЕЙ.

Красного, разумеется, только красного! Я учитель истории, а разве есть другой цвет