Театр одного поэта. Пьесы, поэмы - Даниэль Мусеевич Клугер

Да, ну, еще и декольте Катарины, разумеется. На этой детали автор тоже настаивает. Нравится потому что.

Действие происходит в трактире «Итака», расположенном рядом с русским селением Росс (Калифорния), на берегу реки Славянки, в конце лета 1830 года. Разумеется, эта крепость, как и вся Калифорния, как и сама эпоха, в данной пьесе вполне условны. Они не имеют конкретных черт, характерных для реального селения Росс и одноименной крепости (форта), существующей по сей день.

ПРОЛОГ

Занавес закрыт. На авансцене, перед занавесом — Бродяга, с гитарой в руках. Бродяга не только поёт, но и говорит лишь в прологе и интермедиях, в самом же действии — нет, он лишь исполнитель песен. Собственно, вот:

БРОДЯГА.

Господа! То, что вам будет сейчас представлено на сцене, всего лишь сон. Да-да, сон — и не более того, не стоит предполагать нечто большее. Чей это сон — сказать трудно. Я полагаю, что всё случившееся приснилось мне, хотя у героев событий может быть иное мнение. Что же, они выскажут его в процессе развития действия. Так или иначе — добро пожаловать в наш сон. (Читает нараспев).

Конвент, король, пальба за сценой.

Изображает кисея

Осенний дождь над тихой Сеной.

Короче — дальние края.

Но времени ажурна пена,

А четкого ответа нет,

Пока же представляет сцена

Не Старый Свет, а Новый Свет...

(Проводит рукой по струнам гитары). Нельзя сказать, что в нашем рассказе отсутствует логика — разумеется, нет, она присутствует. Просто это логика сновидения. Потому она отличается от логики реальной жизни. Нельзя сказать, что мы рассказываем неправду — конечно, нет, мы рассказываем чистую правду. Просто это правда спящих. Потому она отличается от правды реальной жизни. В реальной жизни дважды два — четыре. Но ведь во сне дважды два может оказаться и миллионом. И даже миллиардом, почему бы и нет? Во сне всё возможно. Одно только во сне нельзя: нельзя просыпаться. Поэтому — спите, дорогие мои. Спите, чтобы увидеть то, что происходит на сцене.

Бродяга поет песню «Осенний блюз».

Осенний блюз

Был кем-то изменен

Видений темных ряд.

Фундаментом времен

Казался тонкий яд,

Терялся слабый след

Под пальцами невежд.

Считался чей-то бред

Вместилищем надежд —

Ну что за беда...

Чернильница, перо,

Пергамент, серебро,

Потрепанный словарь,

Псалтырь и календарь,

Колеблющийся дом

И тени на стене.

Оставим на потом

Вопросы к тишине —

Листаем года...

И словно наяву

Пейзаж или портрет,

Короткую главу

Очертит зыбкий свет.

Короче говоря,

Бессонница, заря,

Как будто на щеке,

На подоконнике —

Сейчас и тогда...

Бегущая вода,

Чужие берега.

Злобная среда —

Ни друга, ни врага.

Уснет однажды черт

В заброшенном дворе.

Давно хозяин мертв,

И осень на дворе —

Уже навсегда... 

КАРТИНА ПЕРВАЯ

«Итака», трактир Катарины Газуль. Просторное опрятное заведение. В глубине сцены — стойка, за которой в момент открытия занавеса стоит сама Катарина. Привлекательная молодая женщина тридцати лет, по слухам — испанка. По другим слухам — испанец. Платье с пышной юбкой, глубоким декольте и корсажем на шнуровке. Изящные туфельки, не очень уместные при ее занятиях, но очень выгодно подчеркивающие стройность ног. Чепчик, каштановые локоны, крестик с распятием, на цепочке. Словом — все-таки, испанка, Кармен в ожидании Хосе, сбежавшая в Америку.

Справа и слева от стойки — грубо сколоченные, но чистые и аккуратные столы и скамьи.

За столом справа — Петр Федорович Романов, выживший из ума еще в предыдущем веке почти столетний (плюс-минус пару лет) старец. У него давно отнялись ноги, поэтому его возят в инвалидном кресле на колесиках. Вот и сейчас он сидит не на скамье, а в таком кресле. Густые белоснежные волосы пострижены по-казацки, в кружок, округлая седая борода. Одет в длинный старомодный кафтан, шаровары и ярко-красные, сапоги. Носит на голове черную лохматую казачью папаху набекрень, с малиновым шлыком. Перед Романовым — глиняный кувшин с пивом, кружка и миска с закуской. Сбоку от Романова, на лавке, сидит его «дядька» Лука Иванович Шванвиц, крепкий коренастый мужчина сорок пять лет.

Шванвиц одет живописно: широкополая шляпа-сомбреро, под нею — платок с узлом на затылке; широкие штаны, и короткие сапоги с высокими каблуками. За кушаком, обернутым вокруг талии дважды или трижды — два кремневых пистолета, вроде дуэльных, но очень большие. Читает газету.

На авансцене — Бродяга, мужчина лет сорока — сорока пяти. Он одет так, как одевались, по представлению современных кинематографистов, американские трапперы и охотники: бежевые куртка и штаны из вывернутой кожи, с короткой бахромой; мокасины, широкополая шляпа.

Этот персонаж, в течение всей пьесы, занимается только одним — он поёт (иногда еще и танцует). Все песни, включенные автором в пьесу, предназначены для него. Прочие действующие лица не обращают на певца никакого внимания. Кроме, разве что, трактирщицы, время от времени наливающей ему выпивку. Для остальных Бродяга, словно бы, не существует. Хотя его песни слушают и даже иногда хвалят.

В руках Бродяги гитара. Он поёт «Песню о возвращении».

Песня о возвращении

И снова солнце на ветвях акации

Качается бумажным фонарем.

Деревья превратились в декорации,

И горизонтом — сцены окоем.

И ждете Вы начала представления,

Расправили поблекшие цветы,

Но память возвращает сновидения,

Добавив им реальности черты.

Куда как просто указать виновника,

Поставить перед строем у стены...

Граница сна — граница подоконника,

Минуты сочтены и учтены,

Трагедия — а может быть, пародия,

Отыгранная некогда стократ,

Навязчиво звучащая мелодия

И утреннего кофе аромат.

Храни Вас Бог от прозы возвращения!

Казалось бы, знакомые места,

Но роли претерпели превращения,

И тексты не читаются с листа,

И те же, может