Ельник - Ульяна Ма

же отпустила улыбку, понимая, что она уже ни к чему. Подобрав полы платья, она поднялась с кресла, не дожидаясь помощи прислуги. Миркул подскочил следом, но Мара жестом велела ему оставаться на месте. Дауд мигом оказался рядом с ней, и она, положив руку ему на плечо, мутными глазами взглянула на советника.

– Я перепила. Благодарю за встречу.

– Я провожу вас?

– Дауд проводит. Нет нужды.

Страж придерживал ее за руку, когда они покинули комнату. За дверями Мара тут же выпрямилась и одернула платье. Она вовсе не была пьяна и не чувствовала себя нехорошо, но щеки и уши у нее горели.

– У вас все в порядке?

– Да. Идем отсюда. Мне тошно.

В ее покоях темнота. Мара долго лежала в кадке с водой, а еще дольше терла свою кожу жесткой мочалкой, пытаясь отмыть этот день. Грязь, грязь повсюду: на ее ладонях и кистях рук, на ее шее, груди, на ее щеках, губах, бедрах. Когда она наконец вылезла из уже остывающей воды, то на ее белой коже появились красные расчесанные полосы. Вернувшись в холод комнаты, Мара не поспешила лечь под одеяло. Сначала расчесала слегка влажные волосы, задумчиво, мягко. Посмотрела на себя в зеркало. Ведь и правда, она юна, свежа, в белом ночном платье из упругой шерсти. Волосы опутывали ее, как мраморную фигурку.

Сквозь шторы уже не пробивался свет. Темнота бархатно расположилась на кремовых простынях. Они свежо захрустели, когда девушка присела на край кровати, все еще перебирая пряди волос.

– Я и впрямь выйду замуж за старика, – пробормотала она. – Он добр. Но он старик.

– Вы могли бы выбрать Кира, хоть я и вижу, что он вам не по душе.

– Кир будет жить долго и, может быть, переживет меня. Как долго не настигнет меня смерть, если каждый день я буду проводить в несчастье? – И Дауд, и Мара говорили тихо, словно десятки ушей направлены на эту комнату. Но за стенами такая тишина, точно дворец оставил внутри себя только Мару и Дауда – и только в эту ночь. – Илай постарается сделать меня счастливой. Проживет еще от силы лет двадцать, власть Сгоревших земель перейдет мне. И Еловая крепость тоже под моей рукой. И тогда я, правительница двух крепостей, выйду за тебя замуж. И никто не посмеет мне возразить, потому что выше меня только богиня Всежива.

Она мечтательно и кротко взглянула на Дауда, удостоверившись, что он глядит на нее тоже. Усмехнувшись собственной расчетливости, она жестом пригласила Дауда сесть рядом, и он сел. Близко, но все еще отстраненно.

– Вы юна. Вы станете старше и познаете мужчин. Ваши идеи навязчивы, пока вы заперты здесь, как птица в золотой клетке.

– Правда в том, Дауд, что я не хочу никого познавать, никогда не хотела. Я не люблю людей. Я жалею их, бесконечно сострадаю, виню себя в их несчастьях, а во многом и завидую такой свободе, которой у меня никогда не было. Еще я боюсь. Миркул прав, я боюсь людей. Жалею и боюсь – это не про любовь. А тебя я люблю. Я всем доказываю, что ты человек, но, может быть, я тебя и люблю за то, что ты не человек. Ты что-то лучшее.

– Так говорил старик-алхимик. Что нефилимы не люди, они лучше людей.

– И Миркул.

– Я не считаю так. Я служу вам и не создан считать себя высшим созданием.

– Дауд, милый, – она положила свою ладонь на его, – не одергивай руки, прошу тебя, так одиноко и страшно мне впервые. Ты не невольник. Твой разум свободен. Я вижу, как в тебе живут эмоции, как ты умеешь чувствовать. Ты добр ко мне не из долга, как бы ты это ни отрицал.

– Я живу договором, – мягко, ненавязчиво, он убрал свою ладонь из-под ее руки, намеренно не замечая недовольства Мары. – Есть вещи незримые вашему глазу.

– Договором. Я даже не видела этот договор, хоть и ставила свою подпись.

Не говоря ничего, Дауд поднялся и снял с себя камзол, бросив его на прикроватный столик. Затем через спину стянул с себя рубашку-безрукавку. Мара отодвинулась на кровати так, чтобы он мог сесть перед ней. В окутывающем полумраке она приблизилась лицом к его широкой белой спине почти вплотную, чтобы разглядеть буквы, вяло складывающиеся в слова. Коснувшись самыми кончиками пальцев слов, расположенных у его шеи, ощущая выпуклость тонких шрамов, она задумчиво протянула первую прочитанную фразу:

– Договор устанавливает порядок отношений нефилима номер четыреста двадцать… четыреста десять? – она запнулась, осмысливая это. Ее пальцы водили по ледяным буквам его кожи, спускаясь ниже. – Нефилим обязан…

Она снова запнулась, сощурив глаза. Но лампаду зажигать не хотелось, словно свет нарушит тишину этой комнаты и дворец снова оживет, наполнившись людьми.

– Договор устанавливает порядок отношений нефилима четыреста двадцать и княжны Еловой крепости Марены, дочери Рагнеды, – Дауд монотонно и неожиданно голосно (он говорил также, как обычно, но голос в голове Мары отчего-то звучал громом). – Нефилим обязан: защищать княжну ценой жизни; оберегать ее физическое тело и душевное состояние от возможных травм и опасных ситуаций; предпринимать все возможные действия для поддержания благополучия подопечной; не нарушать личных границ подопечной против ее воли; не ограничивать свободу передвижения, мышления, действий подопечной, но в рекомендательной форме ограничивать нежелательные взаимодействия; находиться рядом с подопечной на расстоянии пяти нефилимских шагов в бытовой ситуации, на расстоянии максимум двенадцати шагов в ситуациях, требующих отдаления; всегда держать подопечную в поле зрения, если она не требует интимности в ситуации, такой как умывание, переодевания, лечение, секс – в данном случае находиться на расстоянии, предусмотренном в ситуациях отдаления. В случае гибели подопечной нефилим обязуется самоустраниться. Договор подписан мастерами Нам-Карк’хтагх со статусами «Отец» и «Мать». Подпись княжны Марены. Подпись попечительницы княгини Рагнеды.

Когда он дочитал, в ушах Мары ещё какое-то время звенела тишина. Ее ладони лежали у него на спине, медленно разливая тепло по заледенелой коже. Мара прислонилась лбом меж его лопаток, и Дауд обнаружил ее лоб горячим.

– Ты в рабстве. Все это время ты в рабстве.

– Госпожа, – Дауд хотел обернуться, но Мара все еще опиралась на него головой и руками. Встрепенувшись, она отодвинулась, и страж все-таки повернулся к ней лицом, подогнув под себя одну ногу. Он выглядел до смешного уязвимо и человечно. – Вы сами причисляете меня не к людям. Так и не судите по человеческим меркам. Нефилимы не бывают в рабстве. Мы не имеем свободы воли, как вы не имеете жабр или крыльев.

– Ты заблуждаешься, – ее глаза отчетливо блестели в