(не)помощница для орка - Анетта Андреевна Политова

И тогда они запели.

Я ожидала чего-то воинственного, боевого клича. Но песня, которая полилась из сотни глоток, была медленной, глубокой, как сама земля. В ней не было слов, которые я могла бы понять, только звуки — низкое гудение мужчин, переходящее в хриплый рев, и более высокие, вибрирующие голоса женщин. Это был гимн горам, ветру и далеким звездам. Песнь о долгой жизни, пройденных путях и о том, что дух воина не умирает, а лишь возвращается к истокам, к каменному сердцу родных пиков.

Слезы текли по моим щекам, и я даже не пыталась их смахнуть. Я смотрела на этих громил, этих «варваров», и видела, как их суровые лица смягчаются, а в глазах, обычно полных боевого задора, светится тихая, глубокая печаль. Они пели о своей товарке, целительнице, хранительнице древних знаний. Пели о том, как она лечила раны, как давала мудрые советы, как смеялась своим хриплым смехом.

Сорг стоял рядом, его рука лежала на моем плече. Я чувствовала, как он напряжен, как он вторит песне своим низким, грудным голосом. Он не плакал. Орки не плачут. Но в его пении была вся боль прощания.

Аш лежала с закрытыми глазами, и на ее губах играла слабая улыбка. Она слушала свою прощальную песнь, и, казалось, была счастлива.

Когда песня стихла, наступила тишина, полная лишь потрескивания костра и далекого воя степного волка. Казалось, сама ночь замерла в почтительном молчании.

Старейшина Казгар вышел вперед. Он был тем самым орком, который хотел меня прикончить в первый день. Сейчас его лицо было не свирепым, а усталым и мудрым.

— Аш, сестра наша, — его голос пророкотал, нарушая тишину. — Ты уходишь к предкам с чистой душой и легким сердцем. Ты оставляешь нам свою мудрость в травах, которые собрала, и в умах, которые исцелила. Мы будем помнить тебя. Твоя песня спета, но эхо ее останется в этих горах навсегда.

Он подошел к носилкам и положил на грудь Аш небольшой, отполированный до блеска камень.

— Пусть он проведет тебя через темные ущелья к светлым долинам, — прошептал он.

Один за другим орки подходили и клали к ее ногам кто засушенную веточку целебной травы, кто отполированный временем амулет, кто просто горсть земли с родного порога. Это были их самые ценные дары — не золото, не оружие, а память и частичка дома.

Я стояла, не в силах пошевелиться. Что я могла ей дать? У меня не было ничего. Ни драгоценностей, ни магии. Лишь чувство бесконечной благодарности и горечи утраты.

И тут меня осенило. Я полезла в свой крошечный рюкзак и достала оттуда маленький, тщательно завернутый в вощеную бумагу сверточек. Это был последний из моих экспериментов — крошечный кусочек мыла, который я сварила из тех самых вонючих цветов, смешанных с мятой и полынью. Я назвала его «Упрямая надежда». Он пахнет… ну, пахнет мной. Им и этой степью.

Я подошла и осторожно положила свой скромный дар рядом с камнем Казгара.

— Чтобы… чтобы ты пахла чем-то приятным на том свете, — прошептала я, чувствуя себя полной дурой. — И чтобы напоминало о той глупой девчонке, которой ты помогла.

Аш открыла глаза. Ее янтарный взгляд был ясным и пронзительным. Она посмотрела на мой подарок, потом на меня, и ее улыбка стала шире.

— Спасибо, дитя, — прошептала она. — Буду благоухать, как молодая невеста. Предкам понравится.

Она закрыла глаза снова, и ее дыхание стало ровным и тихим. Она не умерла той ночью. Она просто уснула под песнь своего народа. А утром ее не стало.

Мы похоронили ее на рассвете, на высоком холме, с которого открывался вид на бескрайнюю степь и далекие синие горы. Могилу выложили камнями, а сверху поставили деревянный столб с вырезанным знаком ее клана — переплетенными змеей и целебным цветком.

Я стояла у свежей могилы, и ветер трепал мои вечно растрепанные кудри. Сердце болело так, словно я потеряла кого-то родного. А ведь я знала ее всего несколько дней. Но за эти дни она стала мне ближе, чем иные светские подруги за годы.

Сорг молча стоял рядом. Его лицо было каменной маской, но я видела боль в глубине его медовых глаз.

— Она была как мать для многих из них, — тихо сказал он, не глядя на меня. — Для меня тоже не последним существом. Как-то вылечила глубокую рану. Она научила многому. Не только травам.

— Она была удивительной, — выдохнула я. — И я даже не успела…

— Ты успела, — он перебил меня. — Ты дала ей то, что ценится у орков выше золота — искренность. И заставила улыбнуться в последние часы. Большего дара нет.

Следопыт повернулся и пошел прочь от могилы, его плечи были напряжены. Я понимала, что ему нужно побыть одному. Скорбь орков была тихой и сокровенной, не предназначенной для чужих глаз.

А я осталась стоять, глядя на уходящий вдаль горизонт. Впервые я почувствовала не просто симпатию к этому народу. Я почувствовала их боль, как свою. Их потерю, как свою собственную.

Потому что это было по-настоящему. И это не могло закончиться ничем хорошим. Когда в твоей жизни появляется подобное, очень больно это терять.

ГЛАВА 18

После похорон Аш лагерь погрузился в тихую, деловую печаль. Орки молча делали свое дело, но в их движениях была какая-то особая, сдержанная грусть. А я чувствовала себя чучелом, которое случайно занесло в чужую, слишком взрослую жизнь. Слиться с толпой уже не получалось.

Мои мысли метались, как перепуганные мыши в подвале отцовского особняка. С одной стороны — Сорг. Этот огромный, пахнущий дымом и опасностью… кто бы он ни был. С его грубыми шутками, неожиданной нежностью и способностью являться именно тогда, когда я уже почти смирилась с ролью обеда для шакалов или жертвой разбойников.

С другой стороны — реальность. Холодная, жестокая и совершенно не романтичная.

Я сидела на бревне у потухающего костра и вела с собой безмолвный, но очень оживленный спор.

«Он орк — констатировал во мне голос разума».

Зеленокожий. С клыками.

Представляю лицо папочки, когда я приведу этого громилу к ужину.

«Пап, это мой жених. Он чуть не съел капитана стражи на завтрак, зато как целуется!»

«Но он не совсем орк! — возражала другая часть меня. — Он читает книги! У него дом! И… и он смотрит на меня так, будто ты не промахнувшаяся по мишени девица, а самый ценный его трофей. Да