Академия Дарклэнд. Клетка - Анна Сергеевна Одувалова

Рядом Джаспер иногда делает слабый взмах рукой, пытаясь грести, чтобы выровнять курс нашего дрейфа. Но каждый раз быстро сдается. Движения становятся все медленнее. Слышу его прерывистое, хриплое дыхание, Джаспер тоже на пределе.

Это последнее, что я помню. Потом провал. Темнота, или просто ничего. Не знаю, теряю ли я сознание, или это сон наяву, или просто мозг отключается. Время теряет смысл.

Прихожу в себя уже на берегу. Джаспер, согнувшись, тяжело дыша, тащит за веревку наш спасательный круг вместе со мной по острым, скользким камням дальше от воды. Движения парня медленные, механические.

Он останавливается, на отдалении, туда, где набегающая волна не может нас достать, и с трудом опускается на колени. Его пальцы, посиневшие от холода, неуклюже копошатся у моих запястий, пытаясь развязать узел на веревках, которыми меня связал Давид. Я чувствую слабые рывки. Наконец, петля ослабевает, и он стягивает ее. Руки мои свободны, но я даже пошевелить ими не могу, они будто налиты свинцом. Чувствую, как Джаспер начинает осторожно разминать мои ладони. Чувствительность возвращается с дикой, покалывающей болью. Ругаюсь, шиплю, но осторожно шевелю пальцами и наконец-то меняю позу.

— Где мы? — вырывается у меня хриплый шепот. Голос чужой, испуганный. Губы покрылись соленой коркой.

Джаспер поднимает голову и оглядывает береговую линию, высокие незнакомые скалы, поднимающиеся вдалеке, бескрайнюю водную гладь за спиной. Его взгляд пустой, потерянный, а лицо серое от усталости и холода.

— Представления не имею, — отвечает он глухо. Слова даются ему с трудом. — Но… если мы в ближайшее время не найдем место… — Он делает паузу, переводя дух, — где можно согреться… и отдохнуть… — Парень снова замолкает. — Боюсь… не выживем. — Он кашляет, содрогаясь всем телом. — Ну же, Дана! — Его голос становится резче, настойчивее, но в нем слышится тревога. — Поднимайся. Нам надо двигаться, если хотим пережить случившееся. Мы не для того выжили на море, чтобы погибнуть на суше.

Где-то на горизонте, за спиной у Джаспера, небо начинает светлеть. Первые, слабые полосы рассвета разгораются, окрашивая облака в грязно-розовый цвет. Они не приносят тепла. Свет лишь подчеркивает пугающую чужеродность незнакомой каменистой местности вокруг нас. Я вглядываюсь вдаль, туда, где должна быть Академия. Ничего. Только вода, скалы и это холодное, наступающее утро.

Берег под ногами — сплошные голые, скользкие камни, серые и мокрые. Ни кустика, ни травинки, только бесконечная галька, уходящая в обе стороны до самого горизонта. Пустынно и безжизненно, как будто мы высадились на краю света. Над головой кружат голодные чайки, их пронзительные, жалобные крики рвут тишину раннего утра. Звучат они назойливо и тревожно, не добавляя позитива.

Я едва переставляю ноги. Каждый шаг дается с огромным усилием. Ноги дрожат, подкашиваются, будто налиты свинцом. Камни неровные, острые, больно впиваются в тонкую подошву насквозь промокших балеток. Я спотыкаюсь и едва не падаю на колени. Джаспер тут же крепче хватает меня за талию, принимая на себя мой вес. Его пальцы впиваются в мокрую ткань моей рубахи, он тяжело дышит мне в ухо, и я чувствую, что он сам еле держится на ногах. То, что мы понятия не имеем, куда нас выбросило, где искать помощь или хотя бы ориентир, который поможет вернуться к цивилизации, не прибавляет ни сил, ни надежды. Только холодный ком страха сжимает горло, заставляя чаще биться сердце.

Мы медленно, мучительно плетемся вдоль берега, вглядываясь в высокий, почти отвесный каменистый откос, что тянется параллельно воде, как стена. Нам отчаянно нужно подняться, уйти от ледяной воды, найти хоть какое-то укрытие. Но берег окружают сплошные скалы — гладкие, мокрые от брызг, без единой щели, в которой можно было бы укрыться, без малейшего намека на тропу или расщелину. Мы идем все дальше, но картина не меняется.

Над головой вдруг раздается резкий, знакомый каркающий крик. Я инстинктивно вскидываю голову, цепляясь взглядом за черный силуэт, кружащий в светлеющем небе. Карго! Он снижается, плавно планирует и садится Джасперу на плечо, перья слегка взъерошены. Ворон склоняет голову набок, его блестящий, черный глаз смотрит на нас пристально, и снова — громкое, отчетливое:

— Там дом! Дом там!

Карго, убедившись, что мы его поняли и смотрим на него, мощно отталкивается от плеча Джаспера и взмывает вверх. Делает широкий, нетерпеливый круг прямо над нашими головами. Затем птица устремляется вперед вдоль линии скал, время от времени оглядываясь, словно проверяя, следуем ли мы за ней. Мы, спотыкаясь, почти падая, меняем направление, подчиняясь этому черному проводнику. Каждая кочка, каждый неверный шаг отзывается болью в изможденном теле, но мы идем, потому что Карго — наш единственный шанс. Остается только верить

Ворон приводит нас к месту, где скалы чуть отступают друг от друга, образуя небольшую, почти незаметную бухточку. Там, в самом камне, словно вросшая в него, вырублена узкая лестница. Она поднимается, зигзагами теряясь между темных, сырых скал. У самой воды лестница заканчивается небольшим, явно чьим-то личным пирсом, тоже каменным. Его огораживает низкий, но крепкий деревянный заборчик. Заборчик невысокий, чуть выше пояса. Перелезть через него получается даже у меня, хоть и с трудом из-за дрожащих рук и ног, онемевших пальцев и общей слабости. Дерево под ладонями шершавое, влажное.

Мы начинаем подъем по лестнице. Ступени узкие, неровные, местами стертые временем, местами покрытые скользким зеленым мхом. Подниматься невероятно тяжело. Мышцы ног горят от непривычной нагрузки после холода и неподвижности, дыхание сбивается, сердце колотится где-то в горле. А лестница вьется и вьется выше, образуя тесный, мрачный проход. Кажется, мы поднимаемся вечность. Наконец, выходим на плато, и перед нами, за кованой калиткой в высоком каменном заборе, открывается вид на сад, из которого открывается вид на море, шумящее под отвесной скалой.

Когда-то, судя по всему, это был шикарный парк в строгом стиле. Теперь же это царство запустения. Очертания геометрических клумб едва угадываются под буйными зарослями сорняков и колючих диких роз, оплетающих все. Полуразрушенные каменные вазоны валяются на боку или стоят пустые, их трещины заполнены мхом и травой. Прямые дорожки, которые должны были расчерчивать пространство, почти полностью скрыты под толстым слоем прошлогодней листвы, гниющей хвои и молодой, агрессивной поросли. Мох толстым зеленым ковром покрывает старые, потрескавшиеся статуи и низкие стриженые изгороди — те давно утратили форму, превратившись в бесформенные, спутанные зеленые стены. Воздух пахнет сыростью, плесенью и дикой растительностью. За всем этим явно лет десять, а то и больше, никто не