Отец. Возродить братство - Евгений Колдаев

из них знал точно, что будет делать дальше. Странно, но в этот самый момент Бугай понял, что уже довольно давно, примерно с момента пытки, его не беспокоит судьба Зори. Это ужаснуло его, по-настоящему укололо в сердце. Он осознал, что дочь для него гораздо важнее, ценнее и более значима. Если бы перед ним встал выбор, то он, не задумываясь, выбрал бы Росенку. А что до супруги... Плохо вспоминались ее глаза, лицо.

«Может быть, это колдовство?» – пронеслась в голове мысль. Магия стала стирать память?

– Как сторожить будем? – Левша нарушил повисшее молчание важным вопросом, вырвав Богдана из темной пучины своих непростых мыслей.

– Мы с Богданом – первыми, – улыбнувшись, проговорил Хромой, смотря на товарища. – Нога уснуть все равно не даст сразу, ей отдохнуть надо. А Богдану бы поспать не мешало без перерывов на ночной дозор после всего того, через что он прошел. Так что посидим с ним первую стражу, потом разбудим кого-нибудь еще. Двоих.

Никто не перечил и все они, кроме обозначенных дозорных, улеглись отдыхать. Через некоторое время над лагерем разносилось лишь тихое храпение. Видимо, дорога утомила их всех так, что вернулась привычка спать в любой подходящий момент, когда только выдастся возможность. Старый добрый навык восстанавливать силы.

– Знаешь, Богдан, – тихо проговорил Хромой, подсаживаясь поближе. Он сделал паузу, вздохнул. В воздухе повисло напряжение, чувствовалось, что товарищу нелегко говорить. – Я хочу сказать, что понимаю тебя. Понимаю твою боль, твою печаль. То, что ты чувствуешь. Утрату. Мне тогда, может быть, не так, как тебе, но было больно, безмерно больно, Богдан. И я знаю, как это тяжело.

Бывший стражник внимал, не перебивая. Он понимал, что нарушаются все законы караула, ведь дозорные не имеют права говорить, отвлекаться, а должны слушать окружающее, чтобы к костру никто не подкрался. Но по какой-то причине он решил, что может некоторое время позволить себе поговорить. Хромой считал нужным выговориться, открыться перед ним. Богдан знал, что товарищ несколько лет назад потерял свою семью. Тогда на Кракон напало поветрие – сотни больных, много скорби и смертей. Люди умирали тихо, без мучений, но разве от этого легче? Неважно как, когда теряешь близких, это тяжело в любом случае. Хворь проявляла себя одинаково. Вначале – сыпь на теле, потом легкий кашель. У кого-то болезнь проходила быстро, без осложнений, а кто-то просто не просыпался. Тогда Хромой выжил, а сына и жену в одно утро нашел в кроватях мертвыми.

Товарищи пришли к нему все, кто смог. Он открыл им, смотрел сквозь, словно не видя, что-то сказал, развернулся и ушел в темноту своего жилища. Они пытались тогда говорить с ним, воодушевить, сопереживать. Но выходило тяжело и глупо, ведь словами горю не поможешь.

С тех пор он почти не появлялся на их собраниях. Пропал, с головой ушел в работу.

– Когда их не стало, я подумал: «Вот и все, это конец...» Решил, что из-за меня, понимаешь, из-за всех тех вещей, которые мы... – тут Хромой сбился, а Богдан с болью в сердце вспомнил, что его собственная беда связана с проклятьем той ведьмы, о котором никто из них не знал. – Которые я творил. Помнишь, что мы делали, Бугай?

– Да, – коротко ответил тот. Богдан действительно помнил. Многое с удовольствием хотел забыть, но не получалось. Также он хранил в памяти то, что произошло еще до их знакомства. То, с чего, пожалуй, все для него самого началось.

Заболоченный участок леса. Деревушка рядом. Поиски ведьмы, творившей свои жуткие чары и умертвлявшей скот и людей. Облаченный в белое жрец, в Королевствах религия в большом почете. Несколько солдат и наемников, следопыты. Безземельный рыцарь и он, тогда носивший иное имя, его оруженосец. Совсем юнец. Сколько ему было? Двенадцать? Тринадцать? Та еще компания бесславных ублюдков. И как апогей всего этого – трупы вокруг, кровь ведьмы, текущая по его трясущимся рукам, и ее губы, шепчущие ужасные проклятия. Запах трав, крови, мускуса...

Вновь эта вонь ударила в новь. Каждый раз, когда его ждал бой. Раз за разом он ощущал этот аромат. Он напоминал ему с чего все для него началось. И завертелось. А дальше…

Да, он помнил слишком многое. Многое из того о чем мечтал забыть, но не мог.

Хромой тем временем продолжал:

– Тогда я подумал, зачем жить? Ходил я и думал, думал, думал. Как с ума не сошел, не знаю. Сам не свой был, – он вздохнул, говорить ему было тяжело, и Богдан чувствовал это. – Я тогда удавиться хотел. Веришь, друг мой?

– Верю, – тихо ответил Бугай, помолчал, потом еще раз проговорил. – Верю.

– Но, знаешь, Богдан, – Хромой уставился на него, на его глаза наворачивались слезы, лицо его побледнело. Казалось, что ему сейчас чертовски больно все это вспоминать. – Я пережил, одумался. В работе нашел утешение. Ночью только, говорят, плачу иногда. Просыпаюсь, подушка мокрая, да когда на стройке сплю, работяги пугаются. Другие, Богдан, не поймут меня. Ты теперь поймешь. И я тебя понимаю. – Он перевел дух. – Я поделиться хотел. Своей болью. И твою принять.

Богдан только вздохнул и кивнул в ответ. В душе тоже зрело что-то тяжелое и болезненное.

– Ты спросил их, что дальше? – Хромой смотрел на него, пристально с пониманием. Казалось, он знал, что задумал его товарищ.

– Дальше... – слова текли медленно, с трудом. – Дальше понять хочу, что с ней. Искать. Несмотря ни на что.

– Несмотря ни на что, – задумчиво повторил товарищ.

Улыбка была теплой, радушной, но от взгляда на его лицо Бугаю хотелось плакать. Душу рвала на части накатившая из глубины невероятная тоска. А такое нечасто с ним случалось. В душе что-то шевелилось, жило. Несмотря на все, через что они прошли, все же и он, и Хромой еще были людьми. Мужчинами, способными любить, чувствовать, радоваться и страдать. Их огонь еще не угас. И сейчас на душе от всех этих откровений, по-настоящему становилось больно.

– Богдан, – Хромой протянул ему руку, свет костра, луны и звезд освещали его лицо, по которому сейчас текли слезы. Видимо, сдерживаться больше не мог. – Тяжело, Богдан, говорить, – он улыбнулся добро, по-дружески, протер глаза. – Я с тобой. С тобой до конца.

– Спасибо тебе, друг, – Богдан обнял его за плечи. – Я сочувствую твоей утрате. И тогда, и сейчас,