Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

антисемитом и высказывался в своей книге крайне отрицательно о евреях: «Они являются тяжким несчастьем для любого европейского народа»[754]. Для Лагарда даже Реформация и протестантизм – это дело рук евреев, но его антисемитизм не носил расового характера; Лагард и Трейчке сходились в том, что евреев следует онемечить. Интересно, что сам Лагард упрекал евреев за то, что они держатся за расовое учение, в то время как немцы придают значение расе лишь у кошек и собак[755]. Впрочем, и от христианства Лагард предпочитал отказаться в пользу восстановления древнегерманских языческих культов, собственно, главное политическое требование Лагарда сводилось к поощрению национальной религии[756]. Весьма радикальны были и его внешнеполитические цели: создать Великую Германию, включая Габсбургскую монархию, оттеснить в глубь Азии Россию, поселить немцев на Черном море, в Малой Азии[757].

После объединения Германии Лагард стал ожесточенным критиком духовного состояния нации, она была смысловым центром его творчества. Лагард упрекал немцев в безоглядном и беспредельном патриотизме, который раздулся до невероятных размеров после празднования Седанской победы. По существу, Лагард довольно точно указал на внутренний изъян состояния нации, которая поверила, что добилась всего, и не видела перед собой никаких задач, привыкла безоговорочно следовать за великим государственным мужем или вести с ним мелочную оппозиционную борьбу без всякой значительной перспективы. Лагард отчетливо ощущал, что народ нездоров, несмотря на внешний блеск успехов и побед. Безусловно, Лагард ошибся в оценке динамики модернизации всех сторон жизни, он стремился обратно в тишину созерцательной жизни прошлых времен. Зато Лагард точно почувствовал, что объединенному сверху народу недостает внутренней устойчивости. Лагард горько упрекал Бисмарка в неправдивости, в поддержке рептильной прессы. Опасения Лагарда, что народ, лишенный естественного единства нации и правительства, народа и государства, не выстоит перед новыми испытаниями, не были напрасны.

Высший пункт философии Лагарда выразился в принципе «я пока еще верю, что Германия является сердцем человечества»[758]. «Пока еще» – потому что Лагарду все еще представляется возможным стряхнуть бремя демократии и либерализма, которых он считал врагами свободы. В противовес Западу, по мнению Лагарда, немцы несут в себе аристократический образ мысли.

Лагард не был одинок в своих опасениях, что показал успех книги Юлиуса Лангбена «Рембрандт как воспитатель». Публицист Лангбен (1851–1907) был очень популярным консервативно-националистическим теоретиком, его упомянутая книга, впервые изданная в 1890 г., до 1943 г. издавалась 90 раз. Автор обрушился с острой критикой на духовное состояние Германии, он писал, что «духовная жизнь в Германии находится в состоянии распада…»[759]. Упомянутая книга Юлиуса Лангбена о Рембрандте вызвала огромный резонанс в Германии. Сам он был аутсайдером, неудачником и психопатом и то, что он писал при ближайшем рассмотрении было в высшей степени путанным. Но его апокалиптическое видение и подчеркнутый антимодернизм попали в унисон с настроениями в Германии после 1890 г. – с этого года книга выдержала только за два года 39 изданий. Собственно темой его книги было решительное отвержение современности и рационализма, что для него означало одно и тоже. Лангбен высказывался в том смысле, что вся его книга является «выражением тяги к своего рода примитивизму, который после разрушения современного модернизированного общества будет нацелен на создание нового германского общества, в котором будут освобождены элементарные человеческие инстинкты и основой жизни станут искусство, гений и власть».

Несмотря на путаницу в формулировках и неясность перспектив, рисуемых Лангбеном, Фриц Штерн отмечал, что «ни одна книга фёлькишского критика современности не оказала такого глубокого воздействия на немецкую культуру, ни одна смесь культурного пессимизма и националистических надежд и желаний не имела столь значительной популярности». Антицивилизаторский, антидемократический, антилиберальный смысл этой книги сделал ее культовой книгой бюргерской немецкой самоненависти[760].

Лангбен писал, что нет немецкой архитектуры, немецкой философии, нет немецкой художественной культуры. Пруссия создала немецкое единство, но сможет ли ее солдатский, бюрократический дух с его плоским рационализмом оплодотворить жизнь Германии? Берлин – это американский город нуворишей, в котором унтера в духовном смысле играют определяющую роль[761]. Бисмарк – великий человек, но для того, чтобы быть образцом для немецкой молодежи, ему недостает тонкой духовности[762]. Лангбен протестовал даже против Вагнера, которого он считал романтиком, а не классиком, что было, на его взгляд, неприемлемо. Интересна его характеристика Вагнера: «Вагнер стремится быть немцем в своем творчестве, но это ему не всегда удается: безумная любовь Изольды, скорее, от кельтского характера. Парсифаль и внешне, и внутренне содержит много кельто-романского; он у Вагнера настолько же немецкий, насколько и ненемецкий, как Ифигения у Гёте. Оглушающий и ослепляющий элемент вагнеровской музыки – особенно ненемецкого происхождения»[763]. В самом деле, известный спор между сторонниками Иоганнеса Брамса, выступавшего как сторонник «абсолютной» непрограммной музыки, и сторонниками Вагнера («браминами и вагнерианцами») показывает, что это так… С другой стороны, немецкий писатель Эрнст Юнгер сделал любопытную отметку в своем дневнике в ноябре 1944 г.: «не связана ли склонность к созданию тоталитарных государств с музыкальностью? Во всяком случае, примечательно, что три музыкальные нации – немцы, русские, итальянцы – преуспели в этом. Возможно, однако, что внутри самой музыкальности происходит смещение в сторону более грубых элементов, с мелодии на ритм, – движение, которое в конце концов увенчивается монотонией»[764].

Расовые идеи в книге Лангбена выставлялись как определяющий фактор истории: власть крови стояла превыше всего, врожденное становилось выше приобретенного, основанное на расовом принципе элитарное государство превозносилось по сравнению с эгалитарной «мешаниной» демократии. Германии необходимо вернуться к самой себе, и образец – в Северной Германии. Рембрандт выступал в этой книге образцом инстинктивного, иррационального духа северогерманской расы, которая только одна способна к творчеству, созиданию. У Лангбена Рембрандт – это индивидуалист, который всему достигнутому обязан лишь самому себе. По Лангбену, возвращение к подлинно немецкой сущности вдохнет в искусство новую жизнь, обновит рейх духовно и морально. Разрыв между народом и интеллектуалами, возникший во времена Ренессанса и гуманизма, будет преодолен. Немецкое искусство тем лучше, чем оно более немецкое, арийское. Лангбен кроме Северной Германии в нижненемецкую расу включал голландцев и англичан.

Для немецких националистов-антисемитов образ мышления Лангбена со временем стал догмой, провозглашавшей возрождение немецкого существа, немецкой культуры, немецкого искусства, что обязательно будет связано с отказом от всего чуждого, с возвращением истинно немецкого. Такой образ мышления неизбежно вел к антисемитизму, расизму.

Человек, который придал немецкой интерпретации расового учения завершенный характер и объединил противоречивые расовые идеи в целое, был не немцем, а англичанином, это Хьюстон Стюарт Чемберлен. Его знаменитая книга «Основы XIX века» (1898) была переведена в 1913 г. на русский язык. Чемберлен