Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

Американский дипломат Генри Киссинджер в своем эссе «Дипломатия» резонно указывал, что причиной, по которой германские государственные деятели были одержимы идеей грубой силы, было то, что Германия, в отличие от других наций-государств, не обладала сплачивающей ее единой философской базой. Ни одна из идей, формировавших государства-нации в остальной части Европы, в бисмарковских построениях не присутствовала: ни упор Великобритании на традиционные свободы, ни призыв Французской революции ко всеобщей вольности, ни даже добродушный универсалистский империализм Австрии. Бисмарковская Германия не была воплощением чаяний о создании нации-государства, поскольку Бисмарк исключал из единого немецкого государства австрийских немцев. Новая Германия была просто расширенным вариантом Пруссии, чьей основной задачей было расширение собственной мощи[786]. «Мифы 1914 года», «идеи 1914 года» получили дополнительную подпорку в превознесении «бисмарковского духа», бисмарковского наследия в 1915 г., когда в Германии отмечали столетие «железного канцлера»[787]. Многочисленные торжественные церемонии по случаю юбилея выражали преданность немцев наследию этого государственного деятеля, который повел в решительный бой отцов тогдашних немцев за немецкое единство и величие Германии.

Перед Германией, казалось, открывались блестящие перспективы реализации старой милитаристской, имперской, экспансионистской традиции Пруссии. Генерал Гельмут фон Мольтке так формулировал необходимость немецкого господства: «Романские народы уже прошли апогей собственного развития, они уже не могут вносить новые элементы в мировое развитие. Славянские народы, прежде всего Россия, отстают слишком сильно в развитии культуры, чтобы взять руководство человечеством на себя. Под господством русского кнута Европа быстро скатится к духовному рабству. Благоприятное развитие человечества возможно лишь при условии руководящей роли Германии, поэтому в войне Германия не должна потерпеть поражение»[788].

Высокие внешнеполитические цели требовали соответствующей мобилизации: и политической, и прежде всего духовной, моральной. Отсюда и идеология «особого пути», пиком которой были «идеи 1914 г.», соавторами их были Эрнст Трельч, Йоханн Пленге, Пауль Наторп, Роберт Чьеллен, особенно подчеркивавшие превосходство «немецкой сущности». Словосочетание «идеи 1914 г.» сделал известным шведский ученый Рудольф Чьеллен[789]. Комплекс «идей 1914 г.» содержал как старое, так и новое; в нем, с одной стороны, отражалась критика демократии XIX в. Карлейлем, Гобино, Тэном, Ницше, а с другой стороны, отражались новые идеи и направления критики, наиболее значимыми из которых были противопоставления немецкой культуры и западной цивилизации, немецкого социализма и западного капитализма, немецкой организации и западной демократии. Противостояние в 1914 г. казалось немцам субстанциональным; известный публицист Йоханн Пленге писал в 1914 г.: «С 1789 года в мире не было подобной революции, как в 1914 г. в Германии. Во второй раз после Наполеона император вышел в бой со всем остальным миром в чудесном единении с собственным народом. Можно утверждать, что идеи 1914 г., идеи немецкой организации определят продолжительность победы над всем миром, как это было в 1789 г.»[790]. Даже Макс Вебер не смог сохранить интеллектуальную дистанцию к происходящему, он писал 28 августа 1914 г.: «Так же, как и триумф, эта война великолепна и прекрасна»[791]. Во время войны публицистика Вебера выказывала много общего с «идеями 1914 г.».

Необходимость немецкого «особого пути» в весьма сильных выражениях описал Томас Манн. «Я не хочу политики. Я хочу эффективности, порядка, приличия… Я глубоко убежден в том, что немецкий народ никогда не сможет любить политическую демократию по той простой причине, что он не любит саму политику и что многократно проклятое авторитарное государство навсегда останется желанной государственной формой у немцев»[792].

Естественно, были и голоса умеренных, но они менее импонировали в условиях мощного воздействия «идей 1914 года». Даже ставший после 1918 г. «рассудочным республиканцем» (Vernunftrepublikaner) Фридрих Майнеке писал: «Ясно, что для нас немцев демократизация идентична дезорганизации. Нам не ясно, какая мера демократии нам необходима для того, чтобы достичь политической свободы. Демократизация избирательного права (имеется в виду Пруссия. – О.П.) вполне возможна, но за ней следует вопрос – должны ли мы в парламентской системе усматривать условие свободы немецкого народа? Я определенно отвечаю – нет. Речь идет о том, что нам следует избегать подражаний и дифференцировать чисто немецкую потребность в свободе. Парламентская система призвана к тому, чтобы воля народа торжествовала в государстве. Мы же оспариваем, что это возможно при парламентаризме. В парламентской системе влияние имеют только партии, у власти находятся узкие слои и маленькие группы, эксплуатирующие государство в своих интересах»[793].

Немецкий историк Кристиан фон Кроков таким образом кратко определил «идеи 1914 года»: «это самосознание, построенное на господстве и иерархии, вместо равенства»[794].

Противостояние радикалов и умеренных обусловило и дискуссию о целях войны. Один из лидеров умеренных историк Ганс Дельбрюк резонно указывал, что чрезмерные территориальные приобретения всегда были поводом для реваншизма и они не могут создать основу для прочного мира[795]. Радикалы выступали за «победный мир» любой ценой. Типическим для радикалов был «адрес Зееберга», составленный ученым теологом Рейнхольдом Зеебергом и подписанный летом 1915 г. 352 преподавателями высшей школы. В адресе говорилось, что простой народ больше всего боится, что из рыцарских побуждений немцы никаких выгод после войны не получат. «Определенно, нам не нужно мировое господство, но Германия в мире должна иметь соответствующее её военной, экономической, культурной мощи влияние». В «адресе Зееберга» предполагалось, что Бельгия будет немецким протекторатом, а Франция должна будет уступить крепость и транспортный узел у «Бургундских ворот» Бельфор, территории на берегу Ла-Манша. Главные требования «адреса Зееберга» относились к России – она должна была предоставить территории для немецкой колонизации[796].

17 июля 1917 г. рейхстаг голосами СДПГ, Центра и Прогрессивной партии вынес «мирную резолюцию» 212 голосами против 126 консерваторов и национал-либералов. В этой резолюции было сказано, что свобода и независимость страны несовместимы с аннексионизмом и получением односторонних политических, экономических или финансовых преимуществ. Интересно отметить, что реакция на «мирную резолюцию» рейхстага со стороны академического истеблишмента была отрицательной: 1100 доцентов и профессоров подписали письмо с протестом против упомянутой резолюции[797].

«Идеи 1789 г.» противопоставлялись «идеям 1914 г.», когда в окопах Первой мировой войны различия в классах, происхождении, религии, месте рождения, сословии стали безразличны. Это ощущение товарищества, единства стало платформой «преодоления» парадигмы правый-левый. «Метаполитическая» устремленность к преодолению противоречий лежит в основе «консервативной революции», что и отделяет ее от традиции вильгельмовской Германии. Сущностная категория, отделяющая «революционный консерватизм» от старого консерватизма – это отношение к современности. На место антимодернизма старого консерватизма у «консервативной революции» вступило видение наднационального «Третьего рейха», стремление к синтезу национализма и социализма, даже восторженное пророчество «машинного века». В военных дневниках Эрнста Юнгера и автобиографическом романе