Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

class="p">— Нельзя, мой герцог. Король Карл, узнав о наших намерениях, велит окружить тебя стражей, которая, как и дураку понятно, скорее помешает, нежели поможет нам в таком мероприятии. Очень уж высока в цене твоя голова, дабы ею рисковать.

— Но ты сказал, мы пойдем втроем. Кто же еще?

— Мой друг Этьен, конечно же, чтоб мне довелось водить хоровод в кругу чертей!

Уорбек, ничего не имея против столь соблазнительной перспективы, которую нарисовал ему Рибейрак, все же не мог не выразить опасения:

— Бродить по вечерним улицам городов вовсе не безопасно, в этом я не раз убеждался на собственном опыте, а уж в Париже… Мне говорили, с наступлением ночи он прямо-таки кишит разбойниками всех мастей.

— Слухи, как всегда, преувеличены. Вот другие кишат — Лондон, к примеру, или Рим, а Париж в этом смысле в сравнении с ними просто младенец. Но ты, конечно, считаешь, что окружить себя стражей в таком деле вовсе не так уж глупо? Знай же, что нас с Этьеном будет вполне достаточно, вздумай кто-нибудь покуситься на твой кошелек.

Но кандидат в английские короли все еще колебался:

— Право, меня обуревают сомнения. Удобно ли это? Что скажет его величество, когда узнает? А его сестра? Ее у вас называют королевой.

— Раз называют, то так оно и есть. И коли желаешь знать, то я выполняю приказ нашей королевы. Вот как она мне сказала: «Филипп…»

— О, она даже называет тебя по имени?

— Видишь, сколь велико ее доверие ко мне? Так вот, «Филипп, — сказала она, — мне бы очень хотелось, чтобы наш друг — это она о тебе! — не чувствовал себя в чем-либо ущемленным, будучи у нас в гостях. Дворец дворцом, но мужчине, тем более такому молодому и красивому, уверена, захочется более ярких впечатлений, которые произведет на него небольшое любовное приключение. Пусть же его приезд к нам оставит в его душе самую добрую память о славном городе Париже и его чарующих обитательницах».

— Она так сказала? Ваша королева, сестра короля Карла?

— Лопни мои глаза, если это не так, мой король.

Сомнения мало-помалу рассеялись. Оставались легкие сопутствующие вопросы.

— Но дам, как ты сказал, Рибейрак, всего лишь две, а мы пойдем втроем…

— Можно бы и вчетвером, да наш друг Ласуа нынче занят. Представь, Катрин положила на него глаз, и теперь эта пара неразлучна. Вырвать старика из цепких лап моей крошки — все равно что лишить монаха возможности обманывать людей.

— Кто такая Катрин?

— Об этом потом. Но ты, кажется, спрашивал меня о чем-то? Ах да, насчет Этьена. Он будет прогуливаться во дворе и охранять наш покой, а убедившись, что нам ничто не угрожает и мы собираемся остаться до утра в обществе двух обворожительных муз, он устроится где-нибудь на ночь, скажем, в каморке у служанки. Есть же у этих двух милых красоток служанка, черт побери!

— Непонятно, зачем тогда брать его с собой, если ему нет пары?

— Повторяю, он мой друг, и пойти куда-нибудь без моего друга — все равно что, идя на свидание с дамой, вместо того, что у тебя между ног, прихватить с собой всего лишь свою задницу.

Уорбек от души рассмеялся:

— Нигде не услышишь острого словца, кроме как во Франции.

— Вы забыли уточнить, ваше величество, — при дворе французского короля! А потом, я уже говорил о роли моего друга, когда услышал вопрос относительно охраны.

— Столь он искусный боец?

— Этьен? — Рибейрак уничтожающим взглядом окинул тщедушную фигуру наследника престола. — Минуты хватило бы ему, чтобы расправиться с полудюжиной таких, как ты.

— Удивительно! А окажись они покрепче?

— Минута уменьшилась бы вдвое.

У принца Йоркского от изумления глаза полезли на лоб:

— Как же это так?..

— Довольно, принц, или, если хочешь, король! Ты задаешь слишком много вопросов. Мне одному сложно ответить на все, а также на те, которые тебе еще вздумается задать. Справиться с этим поможет одна из двух обольстительных волшебниц, к которым мы отправляемся тотчас же.

— Хорошо, коли так, я согласен.

Вскоре все трое уже шагали по вечерним улицам Парижа. Сгущались сумерки. Прохожих становилось все меньше. Племяннику Йорков неожиданно захотелось выяснить подоплеку ньшешнего инцидента. Весь вечер он думал об этом.

— Меня не оставляет мысль о сегодняшнем курьезе за обеденным столом, — проговорил он, когда они шли по улице Святого Варфоломея. — Почему именно сегодня это произошло?

— Король давно хотел высмеять бородачей и расправиться в этом смысле с главным поваром: совсем от рук отбился, — пояснил Рибейрак. — Насмешка и презрение окружающих — лучшее средство заставить непокорных повиноваться, а глас Церкви — мощное оружие короля.

— Отчего же его величество не издаст должный указ?

— Королевский указ — серьезная штука, а борода — ничтожная. Обе эти вещи несовместимы.

— Мне кажется, однако, что для такого представления можно было выбрать другой день. Зачем же это делать при гостях?

— Напротив, при гостях это очень даже удобно. Пусть они знают, что французский король не идет на поводу у двора, а решает все сам.

— Прибегая для этого к помощи шутов?

— Скучновато стало при дворе; отчего бы не дать шутам позубоскалить над теми, кто, по-видимому, никак не может понять, что король давно уже не ребенок, а властный монарх?

— Но ведь с шутами могут расправиться те, над кем они посмеялись.

— Шут — королевская игрушка; попробуй тронь! Но главное, фигляры — фигуры едва ли не священные, обижать их не рекомендуется. Считается, что они посланы с неба ангелами, дабы смехом искоренять человеческие пороки. Их опасаются трогать даже святые отцы. Во времена Людовика Святого некий монах наслал проклятие на голову шута за то, что тот прилюдно высмеял одного купца, жена которого в отсутствие мужа пригласила монаха к себе и, вместо того чтобы раскрыть душу, раскрыла ему свои объятия. И что же? Ангелы, увидев это, наказали монаха: он лишился своей мужской силы, а через год разбился насмерть, свалившись с колокольни. Другого шута — при Филиппе Третьем — побили палками за то, что он высмеял королевского адмирала, из-за бездарности которого был разбит флот в Арагонской экспедиции. Шут стерпел побои, а вот адмирал жестоко поплатился за свою месть: не прошло и трех дней, как его сбросила лошадь, и в кустах его укусила змея. Он не протянул и суток. С тех пор никто не решается поднимать руку на шута. Если возмездие со стороны небес затянется, то человеческий суд не заставит себя долго ждать: обидчика мигом вычислят, ибо лишь обделенный умом станет мстить тому, кто над ним смеялся.

— Но это еще надо