Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

4. О конских ристалищах и асклепейонах

— Чем больше дается времени, тем дольше делается дело! — воскликнул Кесарий, в который раз стирая что-то тупым концом стиля на своей вощеной дощечке.

— Чаще поворачивай стиль, — заметил Каллист[213].

— Нашел время шутить! — возмутился архиатр. — Если бы у нас оставалась одна ночь, как тогда, то, я уверен, мы бы прекрасно справились с работой. А теперь и к концу третьего дня не закончили — несмотря на бесценную помощь Маманта.

— Мамант, действительно, очень помог, — кивнул Каллист. — Он отлично отредактировал то, что написал Филагрий. А Филагрий помог нам тем, что все эти три дня в одиночку вел прием больных.

— Святые мученики! — снова воскликнул Кесарий. — Где же Посидоний, наконец?

Словно в ответ на его мольбу в дверном проеме вырос светлокудрый эфеб со свитком пергамена в руках.

— Вот, Кесарий врач, — проговорил он, слегка робея при виде разъяренного каппадокийца. — Все переписано начисто.

— Отлично! — почти выхватил он свиток из рук юноши. Пока архиатр проверял написанное, Посидоний и Каллист замерли, затаив дыхание.

— Хорошо… — наконец, вынес приговор сенатор. — Где твой брат?

— В иатрейоне, с утра, — отвечал Посидоний с видимым сочувствием. — Можно, я пойду, помогу ему?

— До полудня. А потом иатрейон закройте. Сегодня больше приема не будет.

— Ты все-таки решил пойти на ипподром, Кесарий? — удивленно спросил Каллист.

Кесарий открыл рот, чтобы ответить, немного так постоял и, закрыв рот, глубоко вздохнул. Потом неожиданно спокойным голосом размеренно и четко проговорил в ответ:

— Нет, Каллист, я не иду сегодня на ипподром. Я буду доделывать доклад для императора Юлиана. Ты, если хочешь, можешь идти. Ребята, вы тоже идите — а то с ума сойдете над дощечками. Вы мне очень помогли, спасибо.

— Я не собираюсь идти на ипподром, — заявил Каллист.

— Кесарий врач, — подал голос Фессал, подняв голову от стола, за которым он сидел, занятый перепиской архиатра. — Я не пойду на ипподром. Я не люблю конские бега. Так что можете на меня рассчитывать.

Посидоний и незаметно пришедший из иатрейона Филагрий, в хирургическом фартуке и с зубными щипцами в руке, стояли рядом и подозрительно молчали.

— Вы-то хоть не отказывайтесь от ипподрома! — неожиданно рассмеявшись, проговорил Кесарий.

— Нет-нет, Кесарий врач, что вы, мы не отказываемся! — заверил его хирург-геракл.

— Вот и хорошо, а то я думал, что вы захворали от непосильных трудов… — ответил Кесарий, быстро подписывая стопку писем, поданных ему Фессалом. — Когда у вас корабль в Александрию?

— Послезавтра, — ответил Посидоний и с чувством прибавил: — Мы очень благодарны вам за все, что вы для нас сделали, Кесарий иатрос!

— Учитесь там, как следует, — с деланной суровостью сказал архиатр. — А ты, Фессал, еще молод для Александрии. Может быть, через год-два.

Фессал просиял и уронил несколько писем.

— Фессал, тебе, наверное, стоит навестить родных на Лемносе? — неожиданно спросил Кесарий, будто что-то вспомнил. Фессал растерялся.

— У меня нет там родных, — проговорил он.

— Но у тебя же есть там собственность, имение. Ты должен поехать и посмотреть, как там дела.

Гликерий, смиренно потупив очи, унес корзину с письмами.

— Я хочу сделать тебе подарок за твой прилежный труд, — продолжал Кесарий. — Так что узнай, когда корабль на Лемнос, и скажи мне. Я оплачу тебе дорогу в оба конца.

— Спасибо, Кесарий иатрос, но…

— Ты не хочешь ехать? — быстро спросил Кесарий. — Но тебе надо присмотреть за имением, а то, того и гляди, кто-нибудь приберет его к рукам. Я дам тебе письмо со своей печатью. На всякий случай.

Фессал радостно кивнул.

— Значит, мы остаемся втроем — я, Каллист, Фессал. Хорошо, — размышлял вслух Кесарий. — Должны справиться. Трофим! — позвал он.

— Да, барин, — ответил верный раб.

— Закрой главный вход и, если в иатрейоне никого нет, закрой и его тоже. Я не хочу, чтобы нас беспокоили.

— Знамо дело, — с пониманием ответил Трофим. — Вон какие у вас глазоньки-то красные… оттого все, что не спите…

— Хорошо, Трофим, иди. Сегодня можешь пойти на ипподром, поддержать своих «зеленых»[214].

— Благодарствую, хозяин, — заулыбался Трофим и уже повернулся, чтобы идти, но Кесарий остановил его:

— Трофим, сколько тебе лет?

— Через два дня тридцать исполнится, — отвечал тот.

— Ну, жди подарка, — засмеялся Кесарий. — Думаю, ты ему обрадуешься[215].

Трофим растерянно огляделся по сторонам и с укоризной посмотрел на Фессала, тот, отрицая всякую свою вину, замотал головой.

— Я тебя не прогоню, не бойся, — продолжал Кесарий, улыбаясь. — Можешь сам выбрать — остаться мне помогать или лавочку открыть. Но на свадьбу непременно позови! Отец Трифены ничего против не имеет, он и сам вольноотпущенник.

— Хозяин, Кесарий врач! — воскликнул Трофим, кидаясь к его ногам и вытирая слезы радости.

— Нет, не надо на колени, — остановил его Кесарий. — Не надо. Мой добрый Трофим, я рад, что все это время ты был со мной.

— Я не хочу вас бросать, Кесарий врач!

— Ты и не бросишь. Будешь в гости захаживать, — засмеялся Кесарий. — Какую лавку ты хотел открыть? Рыбную?

— Рыбную! — со знанием дела ответил Трофим. — Здесь, в Новом Риме, это дело — самое прибыльное.

Кесарий, Каллист и молодые врачи рассмеялись.

— Ты теперь креститься должен, Трофим, — раздался назидательный голос.

— А ты, Гликерий, останешься мне помогать, — заметил Кесарий. — Ты же христианин и не идешь на ипподром.

Филагрий, с трудом сдерживая смех, уткнулся лицом в занавесь. На нежном девическом лице Посидония заиграла улыбка. Даже Фессал рассмеялся.

— Он же за «красных» всегда болеет, Кесарий, — сказал Каллист. — Даже я знаю.

— Это он пребывал в гибельном заблуждении до тех пор, пока не принял спасительное омовение в водах крещения, — ответил Кесарий. — Правда, Гликерий?

Гликерий, растерянный, переводил взгляд с Кесария на Трофима и, наконец, завопил тонким голосом:

— Это ты, Трофим, эллин злочестивый, все подстроил!

— Тихо! — отрезал Кесарий. — Ты слышал, что я сказал? За работу!

Филагрий и Посидоний переминались с ноги на ногу.

— Вы велели закрыть иатрейон, Кесарий врач? — наконец спросил хирург.

— Да, — сдерживая улыбку, ответил Кесарий. — Вы места хотите пораньше занять в амфитеатре? Ну идите… рукоплещите своим «синим».

— Все халкидонцы поддерживают «синих», — с гордостью сказал Филагрий, кладя свою ручищу на плечо младшего брата. Они быстро удалились, и с улицы скоро заслышались их веселые голоса.

— Сам же, крепко держась в колеснице красивоплетеной,

Влево легко наклонись, а коня, что под правой рукою,

Криком гони и бичом и бразды попусти совершенно,

Левый же конь твой пускай подле самой меты обогнется

Так, чтоб,