Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Итак, — подытожил Кесарий. — Каждый асклепейон отныне должен оказывать безвозмездно помощь попавшим в беду потомкам врачей, чтобы те могли получить врачебное образование. При этом следует запретить заставлять таких молодых людей отрабатывать свой долг в асклепейоне. За каждым асклепейоном должно быть закреплено определенное число мест — в зависимости от его значимости и богатства. Так, например, наш соседний асклепейон мог бы устроить двух-трех юношей, а Пергамский — не менее пятидесяти.

— Иасон лопнет от жадности! — весело воскликнул Каллист. — И конечно, жилье, питание, одежда, инструменты — все за счет асклепейона! Доступ в библиотеку без ограничений!

— Отпуск ежегодный с оплатой! — добавил Кесарий. — И еще — три раза в год проверка того, как происходит обучение и в каких условиях живут эти молодые люди. Далее, по окончании — испытание независимой комиссией из столичных архиатров. Самые талантливые молодые врачи могут рассчитывать на обучение в Александрии за государственный счет.

— Принимать всех потомков врачей — из эллинских и христианских семей! — добавил Фессал.

— Очень верно, — похвалил Кесарий, поспешно делая наброски на воске. — Отдельная глава — про гефестионы, с тем, чтобы туда принимали детей из не-жреческих врачебных семей… Так, про бесплатную помощь всем нуждающимся, без различения веры и происхождения, мы написали…

— Да, Юлиан же ставил в прошлой речи перед жрецами в пример иудеев, которые помогают своим единоплеменникам, и христиан, которые помогают даже чужим! — заметил Каллист. — Так что ты чутко отзываешься на мечты императора.

— Отлично! Сейчас рассчитаем расход на обучение врача в среднем асклепейоне и прикинем… Фессал, дай мне список асклепейонов… И непременное устройство ксенодохиев при асклепейонах. Каллист, план и описание моего ксенодохия у тебя?

— Да, все переписано начисто, посмотри сам. А не прикрепленных к асклепейонам ксенодохиев не будет?

— Будет. Во всяком случае, императору весьма нравится эта идея. Так что, возможно, уже к осени мы откроем ксенодохий! — воскликнул Кесарий.

На пороге показался Трофим.

— Барин, — проговорил он. — Дозвольте, я с вами сегодня останусь, заместо вот этого-то болвана. Он же ничего толком ни подать, ни сделать не может. Пусть бы его шел на ипподром свой.

Кесарий посмотрел на пригорюнившегося Гликерия. В глазах раба стояли крупные слезы.

— Иди, Гликерий! Живо убирайся прочь, чтобы я тебя не видел! — крикнул Кесарий. — И ты, Трофим, иди. Все уходите! Трофим, передай всем рабам — и чтобы дома никого не было, пока ваши конские бега не закончатся.

…Когда дом опустел, Кесарий оторвался от пергамена, куда он переписывал оставшуюся часть доклада, и сказал немного раздраженно:

— Все равно ипподром рядом. Можно туда и не ходить — здесь все будет слышно. А закроешь ставни — темно.

— Да, — печально ответил Каллист. — Кажется, уже началось.

Издалека слышался словно шум надвигающейся грозы — это были овации, которыми встречали возниц на квадригах[217].

— Сегодня Диодор за «красных», Феопомп за «зеленых», — сообщил Фессал.

— Это какой Диодор? Из Ликии? — с деланно небрежным видом спросил Каллист.

— Ну да, — печально кивнул Фессал.

Они замолчали, погруженные в свою работу. Лишь иногда, по шуму, доносящемуся из окон, Каллист или Фессал делали краткое, но глубокомысленное замечание: «„Красные“ берут верх» — «Нет, „зеленые“ догоняют». «Нет, „красные“ снова впереди».

— Святые мученики! — взмолился Кесарий. — Откуда вы все это знаете?!

— Слышно, как поддерживающие «красных» и «зеленых» кричат, — объяснил Фессал. — У них разные речевки, и даже когда слов не слышно, по ритму можно догадаться. А «синие» отстают безнадежно.

— Ясно, — ответил Кесарий. Снова наступила тишина, на фоне которой все нарастающий гул ипподрома напоминал далекую бурю.

— Феопомп вышел вперед, — заметил Каллист. — «Синие» плетутся в хвосте.

— А Диодор? — спросил Кесарий.

— Ты тоже за «красных»? — удивился Каллист. — Ты же за «синих» был.

— Я за «крапчатых»![218] — ответил раздраженно Кесарий. — Давай не отвлекаться!

— Феопомпа преследует Диодор! — сообщил Фессал. — Диодор догоняет…

Раздался грохот.

— Квадриги столкнулись! — воскликнул с отчаянием Каллист.

Фессал неуклюже взмахнул руками и пролил чернильницу. Крик толпы, переходящий в вой, заполнил своды дома архиатра.

— Фессал! — заорал Кесарий, спасая пергамен от стремительно разливающегося по мрамору чернильного моря. — Фессал, Гефест тебя побери! — тут он добавил какое-то каппадокийское слово.

Каллист принялся помогать другу спасать пергамен.

— Убирайся немедленно! Убирайся на свой Лемнос! — продолжал кричать Кесарий на несчастного Фессала, который дрожащими руками все еще держал уже ненужное перо.

— Убирайся отсюда, я тебе сказал! — прогремел архиатр, и Фессал в мгновение ока исчез.

Каллист молча смотрел, как чернила стекают на пол.

— Трофим! — позвал Кесарий.

— Ты же всех рабов на ипподром отправил, — заметил Каллист.

Кесарий что-то снова пробормотал по-каппадокийски.

— Пойдем в иатрейон, там стол есть, — сказал он, наконец.

— Давай я вытру чернила, — предложил Каллист.

— Еще чего надумал! Гликерий вернется, пусть моет, — ответил Кесарий.

Они перенесли листы пергамена и вощеные таблички в иатрейон, сели за стол и молча продолжали работу. Каллисту было жаль Фессала, но заговорить о нем с Кесарием сейчас было бы более чем неуместно. Архиатр сидел, то и дело роняя голову на грудь, как человек, борющийся со сном — следствием смертельной усталости. Каллист уже подумывал о том, не принести ли ему вина и холодного мяса из погреба, чтобы пообедать на ходу, а заодно и позвать несчастного Фессала, как в дверь иатрейона постучали.

— Не открываем, — спокойно сказал Кесарий. — Нас нет дома, мы на ипподроме.

Стук повторился, настойчивый, сильный, кто-то колотил в дверь, словно цепляясь за последнюю надежду.

— Кесарий иатрос! Кесарий иатрос! — раздались женские голоса снаружи. — Спасите, спасите, Кесарий иатрос!

Кесарий отбросил пергамен в сторону, встал и пошел к двери. Каллист последовал за ним.

В вечернем золотом свете заходящего солнца на пороге стояла рабыня Митродора Лампадион, без покрывала, с золотой нитью в темных волосах, а рядом с ней — плачущая женщина, закутанная в покрывало.

— Кесарий иатрос! — вскричала Лампадион, падая на колени перед архиатром. — Только ты можешь его спасти! Прошу тебя, умоляю!

Вторая женщина, рыдая, вместе с Лампадион упала к ногам Кесария.

— Немедленно встаньте и объясните, в чем дело, — устало сказал Кесарий.

— Феопомп… — проговорила сквозь рыдания женщина в покрывале.

Только теперь Кесарий и Каллист увидели, что позади женщин стоят четверо сильных мужчин, одетых, как цирковые артисты. Они держали носилки с окровавленным телом.

— Несите в иатрейон, — коротко сказал Кесарий.

Изувеченное тело Феопомпа внесли в лечебницу. Каллист приготовил инструменты. Кесарий велел женщинам ждать в прихожей и не заглядывать в иатрейон, чтобы не отвлекать врачей.

— Страшное дело — эти конские бега, если подумать, — проговорил Каллист, надевая хирургический передник. — Сколько жизней ни за что