Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Зачем?! — нахмурился Каллист. — Ты же не хотел!

— А кто меня спросил?

— Попроси вычеркнуть!

— Уже поздно. Все подписано императором. Завтра я буду дискутировать.

— Ну и поддайся. Не показывай себя слишком умным.

— «Поддайся!» — передразнил его Кесарий, швырнув плащ в дальний угол. — Ты совсем, что ли, не видишь, что происходит при дворе?! Ты что, не понимаешь? Это не про Асклепиада с Гиппократом диспут! «Поддайся!»

— А про что? — изумился Каллист.

— Как про что?! Как про что?! — вскочил Кесарий. — Все про то же! Император-философ милостиво разубеждает подданных в их христианских заблуждениях. Они, не в силах противостоять его разуму и дару слова, признают себя побежденными и сразу же получают высокие государственные посты! Диспут с императором о христианской и эллинской мудрости! Вот во что меня втянул этот… этот… Митродор!

Каллист в безмолвии смотрел на него.

— Он что, не знал? — тихо спросил он, наконец.

— Он же — непроходимый дурак! А может, как и мой папаша, считает, что я Христа променяю на высокие должности при дворе Юлиана….

Он обхватил голову руками и снова сел.

— Вели рабам собирать свои вещи, Каллист… Завтра будет диспут, будет указ… Как ты понимаешь, я не собираюсь признавать себя побежденным. Приходи прощаться… Впрочем, нет. Завтра даже не показывайся рядом со мной. Не надо. Простимся сегодня.

— Ты что?! Ты что?! — воскликнул Каллист, не находя слов.

— А что? Ты не понимаешь, что произойдет?.. — и произнес растерянно: — Господи, а я не крещен…

— Знаешь, Кесарий — я никуда не уйду, — твердо сказал Каллист.

— Ну и глупо! — опять с жаром заговорил Кесарий. — И так в немилость попадешь за нашу дружбу… Иди! Слышишь, иди! Я слишком тебя люблю, чтобы приносить тебе неприятности.

— А я слишком люблю тебя, чтобы оставлять! — Каллист пнул ногой медное зеркало на полу, и оно с грохотом отъехало через всю комнату к плащу. — Понял? Никуда я не пойду! Или ты только христиан за людей считаешь? Или раз я язычник, то, по-твоему — свинья последняя?!

— Не ори так, — уже тише сказал Кесарий. — Тогда дай распоряжение рабам насчет книг. Все мои книги, какие тебе нужны, бери. Мне не понадобятся больше…

— Да с чего ты решил, что тебя казнят?!

— А что ты думаешь? Наградят?

— Знаешь, что? — Каллист встал во весь рост. — Мне кажется… — ты не обижайся — но мне кажется, вы, христиане… даже самые лучшие… вроде тебя… Одним словом, вы любите мучениками становиться. Даже если повода нет.

— Повода нет?!

— Неужели Юлиан прикажет тебя казнить? Он же сказал, что против жестокостей и варварства!

— Ну, это он так… до диспута.

— Во-первых, надо подумать, как ты будешь спорить. Тяни время. Проси у него месяц подумать…

— Да-да. Месяц подумать! Будто я через месяц изменю свое мнение.

— Не изменишь, но там будет видно.

— Нет, Каллист. Раз так случилось, я должен вести себя достойно. Я не стремился к мартирии — ты знаешь. Но раз для меня время мартирии наступило — я не должен бежать. Это трусость. Это… Это неправильно! Христос говорил, что день Его придет неожиданно, и он пришел, этот день.

Кесарий поднялся и распахнул окно. Воздух из полей нес аромат весенних цветов.

— Говорят, что все случится в самом конце… когда мир будет поглощен огнем. Это, наверное, так, но для каждого человека есть свой День Господень — великий и страшный, когда он должен принимать главное решение своей жизни… И этот день решает все. Это — мой эсхатон, последнее время… Все будет идти на земле своим чередом, а здесь — он показал внутрь груди — здесь совершится моя мартирия… или не совершится.

Каллист обнял его за плечи.

— В таком случае, сегодня тебе надо оставить как можно больше времени для молитвы.

— Не выйдет… надо оформить рабам вольные… и еще куча дел… О, если бы еще хоть один день!

— Рабам я все оформлю, ты потом подпишешь. Вещи соберу. Если тебя отправят не на плаху, а в ссылку, вещи пригодятся.

— У меня рабы все государственные, собственные только Трофим и Гликерий… Книги мои забери себе, остальное продашь и деньги раздашь, ну, кому нужно — ты понимаешь, — кивнул деловито Кесарий, как будто давал поручения перед отъездом.

— Хорошо.

— Ну, тогда иди…

Каллист послушно двинулся к выходу.

— Нет, постой… — Кесарий сделал движение к нему, но снова повторил: — Нет, иди… — голос его дрогнул: — Придешь потом?

— О, Кесарий!

Они обнялись.

— Теперь иди, — твердо сказал Кесарий.

И отвернулся к окну, вытирая глаза.

…Каллист ушел, а Кесарий все еще стоял так, у окна.

— Трофим, — наконец, негромко произнес он.

— Да, хозяин, — ответил с готовностью раб.

— Триклиний накрыт?

— Да. Изволите отобедать? — с готовностью спросил Трофим.

— Пойдем со мной, Трофим, — сказал Кесарий.

Они вошли в триклиний, и Трофим уже хотел подать Кесарию чашу с вином, но тот сказал:

— Нет. Сначала возляжем[222]. Сегодня ты станешь свободным человеком, Трофим.

Трофим замер на месте, словно статуя, но Кесарий слегка подтолкнул его к ложу, и тот осторожно опустился на него.

— Смелее, — подбодрил его Кесарий. — Вот чаша — выпей.

— Вы, то есть… вино мне подаете… хозяин, родной мой… — заплакал Трофим.

— Пей, — сказал Кесарий ласково. — Пей.

И они выпили вина, заели свежими лепешками и маслинами.

— Я не так хотел тебя освободить, — задумчиво и печально сказал Кесарий. — Не за такой скудной трапезой и не впопыхах. А это тебе деньги — лавку откроешь свою рыбную. Должно хватить.

— Хозяин… — схватил Трофим его руку, целуя. — Хозяин… Да благословит вас благой Сотер!

— И тебя, мой Трофим, — ответил Кесарий. — А ты, Гликерий, что смотришь? Тоже на свободу пойдешь… скоро Каллист врач придет, принесет твою вольную.

Трофим беспокойно посмотрел на Кесария.

— Куда вы уезжаете, хозяин? Я с вами поеду.

— Ты не сможешь, Трофимушка. И не надо тебе, — ответил Кесарий, вставая. Отозвав Трофима в сторону, он шепнул ему, вручив еще один кошель: — Передай эти деньги Лампадион.

Трофим понимающе кивнул.

— А теперь не беспокойте меня, — сказал Кесарий, — я пойду в свою комнату молиться.

Он не сразу пошел в свою комнату. Пересек двор и вошел в конюшню. Буцефал поприветствовал Кесария радостным тихим ржанием. Каппадокиец прижался лбом к мягкой шкуре коня, обнял его за шею, погладил.

— Прощай, Буцефал, — прошептал он. — Мы больше с тобой вместе никуда не поскачем…

Он резко повернулся и ушел, оставив коня удивленно и печально смотреть себе вслед.

…Каллист