Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

которым был наделен сполна, он перекрестился и рукой нащупал деревянный тельник, висевший на груди. Сидящие неподалеку японцы внимательно следили за ним, они не понимали его действий, но еще дальше находились от тех душевных переживаний, что накрыли его с головой.

Вскоре поезд остановился в Овасу - конечной станции. Влад и Фузия, оказавшись наедине с японским обществом, где не принято было говорить на иностранном языке и где практически никто не встречал иноземцев, немного разволновались: они не знали, куда идти и к кому обращаться. Оба они говорили на нескольких языках, но здесь, в Овасу эти знания не могли пригодиться. Прохожие в традиционных кимоно в испуге и явным негодованием обходили иностранцев стороной, чураясь их как прокаженных. Маленькие дети теребили матерей за широкие рукава и, показав пальцем на Владислава и Фузию, что-то говорили, а матери, как-то странно-испуганно озираясь, били малышей по губам и грозили пальцем.

Влад не понимал, почему машина киностудии не встречает их как было запланировано. Единственно, что оставалось с ним, так это адрес отеля, где предстоит жить. Не имея ни сил, ни терпения оставаться в ожидании, они с Фузией поймали такси и стали с помощью жестов и английского языка просить довести их до гостиницы. Таксист поглядел на них, затем на лист бумаги, некоторое время молчал, а в конце, что-то проговорив испуганно на японском, нажал на газ и исчез за поворотом.

Что это с ним? - удивилась Фузия.

Испугался нас, наверное. Мы для них словно злые духи, - помолчал, добавил в конце, - все свободное время я читал о японских традициях, они не понимают нас.

Так что будем делать? Идти пешком?

Попробуем поймать другое такси.

Вдруг сзади раздался сигнал автомобиля - то бибикал шофер из производственного офиса. Он извинился за опоздание и через несколько минут они уже входили в ворота отеля - здание в традиционном японском стиле, ничего общего с императорским отелем в Токио. Вместо уютных кроватей во всех номерах были расстелены матрасы, а заместо дверей - ширмы, называемые бёбу. Администратор гостиницы, прекрасно изъяснявшийся по-английски, предупредил Владислава, что двери лучше оставлять раскрытыми - так гости показывают, что им нечего скрывать.

Вечером того же дня Влад спустился в маленький ресторанчик на первом этаже: уютный, чистый, с красивыми свисавшими фонарями с потолочных балок. Все ели сидя на полу, поджав под себя ноги: эта гостиница предназначалась лишь для японцев и не соответствовала предпочтениям европейцев, но даже в этом чудном мире было свое, какое-то непонятное-манящее очарование.

Алан восседал за отдельным столом, подле него в красивых тарелках были разложены суши и роллы. В первые дни прилета он, весь в предвкушении встреч с самураями, не мог вкушать японские кушанья - от них его тошнило ночами, но по прошествии двух с половиной месяца он превратился в настоящего японского воина и теперь спокойно мог брать палочками суши, наслаждаясь их вкусом. Владислав уселся напротив друга, улыбнулся: четыре недели они не виделись с тех самых пор, как кинокомпания покинула Токио, сегодня друзья вновь были вместе и за затяжным ужином поведали друг другу о новостях и событиях прошедших дней.

Следующим утром, едва первые лучи солнца осветили подножья гор, Влад проснулся и, полежав так какое-то время, после душа и легкого завтрака отправился на прогулку по окрестным местам, вдыхая полной грудью утренний теплый воздух. Он желал просто побыть один - вдали от шума, человеческой суеты и недомолвок. Джерри Лондон, он точно ощутил это здесь в Овасу, стал в конце почти несносным и раздражительным, чаще и чаще срывая плохое настроение на актерах и помощниках. Доставалось даже Ричарду и Тосиро, Алан находился рядом, едва сдерживая себя в руках. Напряженность, ссоры - а это в чужой стране со своими обычаями, висели в воздухе неразрешимым громом, удара еще не последовало, но кто знает. От всего того недоброго Владислав старался держаться в стороне, он ненавидел спорить, кричать и злиться во время съемок, всю свою энергию он направлял в мирное русло, чаще читал диалоги для закрепления в памяти - то лучше, чем ругаться. И вот бредя по деревенской дороге мимо легких домиков под черепичной крышей и полей, Влад добрался до поворота и свернул в сторону. Та тропа оказалась совсем безлюдной, по ней не ходили путники, лишь изредка кто-то в одиночестве гулял здесь. Вскоре дорога уперлась в дикое поле неподалеку от гор. Сняв обувь, он шагнул босиком по влажной от росы высокой траве, ощущая приятное ее покалывание. Он запрокинул голову вверх, любуясь чистым голубым небосводом, по которому плыли легкие облака, и он - лишь маленькое пятнышко на фоне зеленого ковра, стоял так, жмурясь от ярких солнечных лучей. Легкий ветерок теребил луговые растения, а Влад, прокладывая себе путь, кончиками пальцев касался травы. Вот перед его взором - как на раскрытой ладони, встали горы, покрытые сосновыми лесами. Вершины их, уходившие высоко к облакам, были окутаны густым туманом, и туман этот дымом спускался к подножью в глубокие ущелья. Широко раскрытыми глазами он смотрел на величественных "истуканов", сотворенных самой природой и являющимися частью ее; сердце в груди забилось - в памяти - не той, что оставила след, но от крови, текшей в жилах, привиделись ему горы и широкие долины не японского архипелага, а древней, отнятой, не позабытой земли Арарата, а там его дом, дом его народа. У Влада перехватило дыхание от собственных видений и на глазах блестели слезы: сколько дано ему и сколько отнято. Он многое пережил в жизни - может статься, слишком многое, чтобы позже осознать радость от одного вида нетронутой дикой красоты и, если бы не работа, то он остался бы здесь навсегда.

Вернулся Владислав к обеду: уставший, голодный, но счастливый. Его прихода как всегда поджидал Алан с розовыми персиками в руках. Лишь ему одному - другу, даже не брату, смог доверить Влад все пережитые воспоминания, зная наверняка - этот человек никогда не предаст и не выдаст всех тайн.

Все то время я жил как во сне, - начал Владислав, потупив взор и собираясь с мыслями, - с раннего детства мне был дан предвидения: я чувствовал будущее, мог понимать язык растений и рыб, я видел то, что другие не могли видеть. Но ни близкие, ни школьные друзья не верили мне, думая, что я вру, витаю в собственных фантазиях, в своем каком-то выдуманном мире. Отец никогда меня не понимал, он любил лишь моего брата, а я... я