Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

ума и ничем иным? Того, что не можно потрогать руками, ощутить чувствами, того и не существует! И даже акт Фомы Неверного допустимо объяснить как простой обман чувств, в данном случае – чувств осязательных. Во всяком случае, ваше поведение, молодой человек, не представляется мне разумным, отнюдь! И жизнь на Маковце – тоже! Не ваш ли Христос сказал: «Оставь Богу – Богово и кесарю – кесарево»? Но так же точно можно добавить, что и князю тьмы надобно отдать принадлежащее ему! Ну, тут возможны споры, что оставим это! Все же не ведаю, какой прок от твоего пребывания в лесу. Тем паче вдали от людей, которым, сидя в лесу, помочь ты никак не можешь! И сами люди скажут когда-нибудь, что монашество – вредное заблуждение ума, нелепое самоистязание и ничего более! Скажут, скажут, не ныне, так через пять-шесть веков обязательно это произнесут! И будут галиться над вашими, сеньор, постями, да, да! Так зачем это все?! Вы, иноки, все равно смертны, как и все прочие, и не измените этой своей смертной сущности. Так ради чего отказываться от радостей бытия и искать чего-то столь непостижимого, как этот пресловутый фаворский свет? Мне жалко не вас, а той тьмы заблудших, что пойдет за вами, и пойдет на муки и смерть ради ваших иллюзорных затей! Признайте наконец, что людям надобно земное, доступное им счастье, а не бредовые вымыслы афонских старцев… Тем более что я дам им все, а не иллюзорную власть над миром! Они выстроят сооружения и механизмы, о коих сам Антоний Великий не мог и помыслить, сидя в своей пустыне! Они научатся извлекать кровь земли из недр и пользоваться ею, ублажая свои прихоти, они будут сводить леса и осушать моря и наливать новые там, где их нет, научатся переносить с места на место горы, для чего им вовсе не понадобится вера в Бога, даже и с горчичное зерно! Они овладеют всем и даже самих себя научатся воспроизводить без помощи древнейшего и почтенного способа, сообщенного мною некогда Адаму с Евой. Они разрушат Землю, скажешь ты, монах? Да, они разрушат ее! Но сперва используют для себя, потешатся всласть, они приобретут для себя реальный земной мир, не взыскуя града небесного, и они согласятся заплатить за временные утехи плоти своею бессмертной душой. Да, да! Согласятся! И будут премного довольны! И даже детям своим не оставят ничего, ибо не токмо о вечном и потустороннем, но и о земном, грядущем, разучатся думать к тому времени! И вас проклянут, да, да, проклянут! Не просто позабудут, а вот именно проклянут и учнут ругаться вашим костям, извлекая их из могил…

Признайте же, что людям надобно временное, земное и плотское – во всяком случае, более надобно, чем потустороннее, вечное и незримое! Признайте наконец тщету ваших «подвигов». Признайте! И вам разом станет легко и просто существовать!

Все время, пока фрязин говорил, Сергий стоял, собираясь с мыслями. Хотелось ответить искусителю ясно и кратко, но он не находил слов. В конце концов в мозгу у него родилась простая (и непонятно, почему сразу не пришедшая в ум?!) мысль: зачем он должен объяснять что-то самому дьяволу? Который и так все понимает прежде слов и спорит, лишь чтобы искусить и запутать! Он разлепил намороженные губы и произнес хрипло:

– Отойди от меня, сатана!

– А, нечего ответить! – засмеялся фрязин. – Нечего ответить!

– Есть что ответить! – справившись с голосом, возразил Сергий и поднял руку для крестного знамения, повторив: – Отойди от меня, сатана!

– А вот этого не надо, не надо! – бледнея и отступая, произнес фрязин, загораживаясь рукой от крестного знамения. – Этого совсем не надо!

И – исчез. Сергий даже подошел, оглядел снег и ствол сосны, у которого стоял нечистый. Дьявола нигде не было. «Я недостаточно горячо молюсь!» – подумал Сергий. Он еще раз перекрестил место, где стоял фрязин, и перекрестился сам. В лесу пахло свежим снегом и хвоей. И чуть-чуть, почти неощутимо, запахом серы. Он поднял топор и, шепча молитву, в задумчивости побрел к дому. Что дьявол был не прав, он это чувствовал, знал. Но слов выразить свое знание у него не было. Зато были дела. А дела не главное ли доказательство во всяком споре?

Он много думал над этою последнею встречей. В конце концов понял, в чем была заключена хитрость дьявола. Призывая принять за единственно существующее зримый мир, дьявол тем самым исключал из него все нетварное, но, значит, и мысль, идею, сами по себе тварно не существующие! Но тогда надобно исключить, чтобы уж быть последовательным, и идею божественного Логоса, сотворившую мир, да и саму идею «отказа от духовности», ибо всякая идея суть нечто духовное тоже! Короче говоря, дьявол предлагал уничтожение себя самого, а с тем и всего зримого мира, во всяком случае мира человеческого, созданного Господом, созданного любовью, без и вне духовных сущностей неспособного существовать, ибо само наличие этих сущностей токмо и выделяет человека из прочих безмысленных тварей, для коих нет ни греха, ни воздаяния.

Признание тварности мира, как единственной реальности, с необходимостью ведет к уничтожению самого тварного мира, что и происходило всякий раз, когда люди дерзали отказаться от Бога. Но не всегдашнему разрушителю и уничтожителю бытия в его вечном споре с Богом было это объяснять!

В том, что эта встреча была, а отнюдь не привиделась ему, Сергий не сомневался ни мгновения. Но никому не рассказывал о ней, даже Стефану, когда тот возвратился к Троице. Как-то не выговаривалось. Да и позабывалось порой!

А зима шла, множа снега, но уже все чаще начинал показываться золотой краешек солнца, уже и ясные голубые дни зачастили в гости к нему, и единожды, после бурной февральской метели, после дикого ветра, когда несколько елей упали, вывернутые с корнем, и одна из них едва не обрушила церковь, попав вершиной на кровлю, вдруг выглянуло солнце и прогнало с небес сиреневую сизую мглу. И как уже ни ярились метели, как ни свирепствовал мороз, как ни сгущались тучи, но прежней зимней сиренево-серо-сизой пелены не возникало над землей. Начиналась весна.

Глава двадцать первая

Весна на великих реках и равнинах России идет громкая, с разливами, – когда аж до самого окоема вода и вода, и вербы стоят погруженные по пояс, и звери плывут, спасаясь на крохотные островки среди разгулявшейся стихии. С треском льда, с заторами, когда не то деревни, целые города тонут в разбушевавшейся влаге, с ором