Память-черновик - Елена Моисеевна Ржевская

протоколами, актами, которые неприкасаемо пролежали почти двадцать лет в архиве, – многие из них с моей подписью или писались моей рукой. В архиве сошлось много материала: и того, что я просматривала в подземелье рейхсканцелярии, и много сверх того. Были у меня замечательные находки в архиве, например, собственноручные показания начальника личной охраны Гитлера – генерала Раттенхубера, документ о последних намерениях Гитлера, дневники, письма, приказания.

Если прежде моей целью было, опираясь на документы, убедительно рассказать, что Гитлер был найден, развеять ложную версию – будто он где-то скрывается, – которая успела укрепиться в народе, восстановить историческую правду, то теперь мне открылась дополнительная возможность – представить нацистских лидеров, и не голословно, а на основании их же личных материалов и показаний их приближенных. Было увлекательно чувствовать себя первооткрывателем. Вышла книга «Берлин, май 1945» вслед за публикацией в «Знамени» (1965, № 5), – все документы (и нашего расследования, и немецкой стороны), оснастившие книгу, публиковались впервые.

Осуществленная книга, пока живет, участвует в судьбе автора и бывает, что наделяет его неожиданными обретениями. Таким обретением была для меня встреча с маршалом Г. К. Жуковым, – он прочитал «Берлин, май 1945» и позвонил мне. Это был 1965 год, встреча состоялась на даче у Жукова, где за высоким, глухим забором – в сущности, в ссылке – прожил он уже восемь лет, последовавших за полным отстранением его ото всех дел. Его облик, атмосфера дома, насильственная оторванность от течения жизни, одиночество, беззащитность перед любимой резвой маленькой дочкой – все это я старалась воспроизвести в рассказе. Но в первую очередь – нелегкий наш разговор, длившийся более четырех часов.

«Я не знал, что Гитлер был обнаружен, – сказал Жуков. – Но вот я прочитал это у вас и поверил… я верю вам, вашей писательской совести».

Можно понять, как ему трудно было признать: Сталин скрыл от него, командующего 1-м Белорусским фронтом, овладевшим Берлином, что его армейскими разведчиками был найден мертвый, обгоревший Гитлер.

«Я был очень близок со Сталиным», – не раз во время нашей встречи повторял он. Ему хотелось бы считать, что Сталин тоже не знал об этом. Но мои пояснения не оставляли никакой для этого зацепки. «При любых обстоятельствах я должен был знать об этом. Ведь я был заместителем Сталина». Он сказал, что заканчивает книгу воспоминаний, дошел до Берлина. «И вот я должен решить, как мне об этом написать. Я этого не знал. Если я об этом так и напишу, что не знал, это будет воспринято так, что Гитлер найден не был. Но в политическом отношении это будет неправильно. Это будет на руку нацистам».

Драматизм ситуации усугубляло еще одно обстоятельство. После Победы, в Берлине, на пресс-конференции советских и иностранных корреспондентов он, отвечая на вопрос, сказал, что о Гитлере нам ничего не известно, как оно и было для него в то время. А теперь, спустя двадцать лет, подтвердив, что Гитлер был найден, он окажется в ложном положении. Это его беспокоило.

Разговор был шире, не сводился к одной лишь этой теме. Жуков откровенно и доверительно говорил мне немало о Сталине, были и характеристики острые, независимые. Но и уходя в сторону, возвращался к больному – не мог сжиться с мыслью, что Сталин скрыл, обманул его. «Я знал все его мысли, – так считал он. – Я сто раз с ним обедал. Я работал в его доме, когда он болел. Я с ним был очень близок, как никто, до конца сорок шестого года, когда мы поссорились». Как же теперь свести концы с концами, написать обо всем, что узнал? Ему предстояло нелегкое решение.

Спустя три месяца мне позвонила редактор его книги, сообщила, что Георгий Константинович закончил мемуары, и зачитала из его рукописи то место, где Жуков пишет, что в мае после Победы думал, не «удрал» ли Гитлер, – так и высказался тогда на пресс-конференции. «Несколько позже» (а на деле через 20 лет) «стали поступать дополнительные, более определенные сведения, подтверждающие самоубийство Гитлера. Я убежден, что для сомнений в самоубийстве Гитлера оснований нет». За подробностями он отсылал читателей к моей книге.

Его решение сослаться на мою книгу было щедрым, оно не устраняло всего того, что смущало Жукова. В ущерб себе он добросовестно подтверждал то, что посчитал правдой. Но когда книга вышла, этих строк в ней не оказалось. Спустя четверть века (1990 год), через шестнадцать лет после смерти Г. К. Жукова, изданы его мемуары в трех томах. На этот раз по рукописи. Восстановлено в тексте все, что было прежде изъято, и выделено курсивом. В третьем томе после слов Жукова о том, что он убежден в самоубийстве Гитлера, восстановлено курсивом изъятое при его жизни: «О том, как велось расследование, с исчерпывающей полнотой написано Еленой Ржевской в книге…»

Я написала документальный рассказ об этой встрече сразу. Но только через двадцать один год и только благодаря Г. Бакланову – он, возглавив «Знамя», принял рассказ и непреклонно отстоял его в трудном и сложном бою с запретившей его цензурой. Об этом Григорий Бакланов писал в своих воспоминаниях («Знамя», 1993, № 3). Мне же это навсегда памятно. Рассказ под названием «В тот день, поздней осенью» был напечатан в «Знамени» (1986, № 12) и заинтересованно прочитан широкими кругами читателей. Вышел затем в Библиотеке журнала «Знамя» в составе моей книги и в моем сборнике «Знаки препинания» и дважды в сборниках Политиздата, посвященных маршалу Жукову, переводился за рубежом. По рассказу снят фильм, он был показан по телевидению в юбилейные дни 8 и 9 мая 1995-го. Пишу это, чтобы сказать, что рассказ не затерялся, жив, самостоятелен и ему присущи все те же защитные права, что и любым другим произведениям, и не может он рассматриваться как сырье для другого литературного произведения.

Но вот в опубликованном в «Новом мире» (1995, № 5) рассказе А. Солженицына «На краях» о Г. К. Жукове в числе работ, которые в той или иной степени заинтересовали автора и оснастили рассказ, легко мной узнается рассказ «В тот день, поздней осенью». Я могла бы быть польщена, но смутил характер использования моего текста. А. Солженицын заимствует из моего рассказа отдельные детали, наблюдения, важный эпизод, касающийся Берии и Абакумова, приведенный мной со слов Жукова. И что уже совсем странно, он переносит в свой текст ключевые фразы, сказанные Жуковым мне в том разговоре, также не указывая, откуда они взяты. В таких случаях обычно ссылаются на источник. В данном случае тем более. Ведь речь идет о двух рассказах, авторы которых преследуют одну и ту же