Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

Юнгер полагал, что в современном мире война – это прежде всего вопрос вооружений, поэтому грядущая война будет «тотальной», граница между фронтом и тылом сотрется и в состязании ресурсов воюющих сторон будет выкован новый солдат «поденщик смерти», каждый рабочий и инженер превратятся в солдат, производительность труда которых станет фактором военного значения. Ничто личное, индивидуальное не будет иметь значения в этой войне, только общественная и производственная динамика: «задачей тотальной мобилизации является превращение жизни в энергию, которая выльется в достижения экономики, техники, средств сообщения и в конечном итоге – на поле боя выльется в огневую мощь и движение»[908]. В «Рабочем» политика и мораль заменены особой формой эстетики, эстетики фашистской по своей сути… Это эссе было настолько важно, что Мартин Хайдеггер посвятил «Рабочему» Юнгера специальный семинар во Фрейбургском университете.

В целом между 1918 г. и концом 1930-х годов вышли книги, имевшие подчеркнуто пророческий и апокалиптический характер: «Закат Европы» Освальда Шпенглера, «Дух утопии» Эрнста Блоха, «Дух как противник души» Людвига Клагеса, «Звезда искупления» Франца Розенцвейга. Можно говорить об особом – философско-музыкальном, полунаучном, полурапсодическом жанре. В этих объемистых томах, восхитивших публику блеском стиля и смелостью обобщений, каким-то особым призрачным сиянием, есть то, что хочется назвать насильственной тотальностью. Они притязают на самый широкий охват истории и порабощают читателя своим авторитарным тоном и языком, навязывают ему под видом философского дискурса некую соблазнительную и опасную мифологию. В них есть «Rausch», то самое «опьянение», которое было признаком эпохи[909].

Примечательно согласие другого видного деятеля «консервативной революции» Карла Шмитта с Юнгером – последний избрал масштабом жизни смерть на поле боя, а Шмитт – экзистенциональное противостояние друга и врага – масштабом «большой политики». В одном случае пренебрегли человеком, его индивидуальностью, а в другом – правом. И если мобилизация, как таковая, борьба должна была стать у Юнгера высшим счастьем человека, то шмиттовские построения сводились к формуле «лучшее в мире – это приказ» (Das Beste auf der Welt ist Befehl), поскольку подлинное решение принимает только суверен[910].

Ницшеанские, сорелевские и шпенглеровские мотивы пропитывают эссе Юнгера «Рабочий», а следовательно, все та же борьба против буржуазности, рационализма и гуманизма. Юнгер исходил из того, что мировая история вступила в фазу насильственных конфликтов, победителем в этой борьбе будет напряженно и самоотверженно работающий человек – безразлично, где он это делает, у станка ли или в окопах на фронте. Следствием такой логики был культ техники, работы, плана. Рабочий у Юнгера отличался прежде всего неутомимой жаждой работы, это не пролетарий, а промышленный сверхчеловек. Книга Юнгера «Рабочий» столь же сильно исполнена пафоса промышленной модернизации, как и произведения советских публицистов того же времени; Карл Радек не случайно в юнгеровском рабочем увидел образ Ленина[911]. Коммунисты хотели считать эту знаменитую книгу Юнгера своей собственной политической литературой. Из «Рабочего», а также из других его произведений следовало, что главную задачу «консервативной революции» Юнгер понимал как ликвидацию парламентской формы правления. Капитализму, с одной стороны, и реальному социализму в СССР – с другой, Юнгер, как и Шпенглер, противопоставлял национальный социализм, трактуемый как общность интересов всей нации, но если Шпенглер игнорировал пролетариат, то Юнгер говорил от его имени. В созданном под значительным влиянием Жоржа Сореля «Рабочем» Юнгер писал о технизации и модернизации труда, о появлении новой рабочей аристократии, подобно окопной аристократии, перенося боевой пафос фронтовиков на производственный процесс. В «Рабочем» провозглашались конец буржуазной эпохи и возникновение национального, социального, имперского и тоталитарного государства. Юнгер писал, что «Германия должна была проиграть войну, потому что она, с большим сознанием ответственности подготовив частичную мобилизацию, упустила возможность тотальной мобилизации огромных областей своих духовных сил»[912].

Социальный тип рабочего определялся Юнгером иначе, чем в марксизме, – не по экономическим признакам, а исключительно с ценностных, моральных позиций. Юнгер вовсе не принимал во внимание непосредственную нужду рабочих; социальное положение и общество для него не играли никакой роли. По Юнгеру, «рабочий» – это представитель простой человеческой расы, который чувствует себя как дома в мире машин, техники. Юнгер связывал утверждение рабочего с созданием новой Германии. Немецкий историк Курт Зонтеймер был прав, когда писал, что «рабочий» у Юнгера навеян марксистской диалектикой: «За эпохой буржуазии последует эпоха рабочего, за экономикой свободного рынка и буржуазными политическими компромиссами – эпоха авторитарного господства и планирования. Все националисты в конечном счете испытывали почтения больше перед радикализмом коммунистов, чем перед „разбавленным“ социализмом демократической ориентации»[913].

В фигуре «рабочего» Юнгера обнаруживается глубокая внутренняя связь между окопным опытом Первой мировой войны и новым национализмом. Юнгеру – солдату войны – фигура «рабочего» показалась благороднейшим олицетворением прусской дисциплины, победой духа над плотью. Этот новый человек – «рабочий», по Юнгеру, способен самостоятельно устроить жизнь и взять власть, ускользающую из рук буржуазии. С появлением «рабочего» (героического воителя и самоотверженного труженика) буржуазный век закончился, буржуазному индивидуализму нет больше места, отдельные страны превратились в строительные площадки, трудовой план на которых важней, чем конституции. С симпатией Э. Юнгер писал о том, что в некоторых странах судьи снисходительно относятся к убийцам, но приговаривают к расстрелу за невыполнение пятилетки или за создание нелегальных политических организаций. Американский исследователь праворадикальных движений в период Веймарской республики Клеменс фон Клемперер полагал, что Юнгер с подобными представлениями и со своим тотальным отвержением рационализма в европейском мышлении занимает место, близкое к полному нигилизму; прообраз такого нигилиста был впервые выведен в известном персонаже романа 1862 г. И. С. Тургенева «Отцы и дети»[914].

Очень большое значение Э. Юнгер придавал интегральному национализму, который был одним из наиболее существенных моментов в мировоззрении Юнгера. В отличие от старого национализма он назывался «новым национализмом»; «новым», по Юнгеру, в нем было то, что если старый национализм обычно ориентировался на старые национальные культурные ценности, национальный суверенитет, то новый национализм родился в годы Первой мировой войны и отстаивал необходимость утверждения авторитарного государства и подразумевал соответствующее духовное состояние нации. Юнгер писал: «Национализм – это стремление жить для данной нации как для высшего существа, чье существование важней, чем жизнь одного человека». «Новый национализм, – дополнял брат Эрнста Юнгера Фридрих Георг, – это духовное движение нашего времени, которое противоборствует духовным силам, возымевшим влияние на чувства и мышление последнего немецкого поколения: либерализму и марксизму»[915]. С другой стороны, ясно видно, что «новый национализм» имел много общего со старым национализмом, а позже и с расизмом,