Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

Он встряхнул головой, прижимая руки к неожиданно загоревшимся щекам.

— Кто-то бросил детский мяч к ногам Юлиана — вы видели? Хотел бы знать, кто это сделал и что бы это значило…

Финарета приокрыла ротик, чтобы выпалить ответ, но, бросив опасливый взгляд на дремлющую бабушку, сдержалась.

— Кто бы ни был этот человек, он спас Кесария. Наверное, кто-то из знавших Юлиана близко… и из друзей Кесария… у него много друзей.

— Много? В ссылку с ним отправился ты один. И никто вас не приютил, когда вас выгнали из города, — возмутилась Финарета.

— Я — другое дело, — запальчиво сказал Каллист. — Я обязан ему жизнью.

— Вы болели, и он вас вылечил? — с интересом спросила девушка, опять переходя на «вы».

— Нет, — отрезал Каллист, внутренне браня себя за откровенность. У того юноши волосы не были коротко острижены… и он был невысокого роста, такой стройный… как девушка… стройнее Фессала… в коротком хитоне — выше колена…

— Кесарий врач одну флейстистку вылечил, она мне рассказала, Лампадион ее зовут, она тоже на диспуте была, вы не заметили? Мне бабушка потом запретила к ней подходить, — продолжила тараторить шепотом Финарета. — Вас укачало? Вы то покраснеете, то побледнеете.

— Нет, — почти грубо ответил Каллист и скороговоркой продолжил: — Мои предки — с Коса. Море у нас в крови. Меня никогда не укачивает.

— Но здесь же не море, — засмеялась Финарета. — А вы, наверное, асклепиад?

— Да, — ответил Каллист. — Асклепиад. По линии Махаона.

— Не может быть! — восхищенно вымолвила Финарета. Он впервые увидел ее глаза — зеленоватые, с золотистыми прожилками. — Леонтий врач тоже был асклепиад… по линии Подалирия.

— Да, я знал об этом, — ответил Каллист, и разговор прекратился так же внезапно, как и начался.

— Сейчас император Юлиан уже начал гонения на христиан, да? — спросила Финарета, когда они обогнули холм, и на повозку упала прохладная тень развесистых деревьев старой масличной рощи. — Он запретил христианским учителям преподавать в школах… и христианам в войске служить… вот и Кесария врача в ссылку отправил…

— Да… отправил… — невпопад ответил Каллист, наблюдая, как трепещущие тени листвы играют на лице и груди его спящего друга.

— А я так расстраивалась, что императоры стали христианами и больше никогда не будет гонений, — продолжала Финарета, обнимая корзинку.

Каллист повернулся к ней, думая, что не расслышал. Финарета, видя его удивление, пожала плечами:

— Ну да, ведь раньше люди совершали подвиги, становились свидетелями Христа, мучениками — вот, как бабушкин жених, например. А потом долго не было гонений, и люди стали какой-то ерундой заниматься. Христиане, я имею в виду.

— Ерундой — это про ваших богов спорить? — усмехнулся Каллист.

— У нас один Бог. Один! — запальчиво сказала Финарета.

— Да уж знаю, — сказал Каллист. — Слышал. А вот вы пели недавно ваши священные гимны…

— Да, это псалмы.

— Там … было совсем как про Кесария… — отчего-то сказал Каллист.

«Господь — упование мое!» — сказал ты,

Вышнего избрал оплотом своим;

воззовет ко Мне и отвечу ему,

с ним буду в скорбях…

— Это молитвы Шестого Часа, — сказала негромко Финарета. — Когда Сын Божий был распят… Мы каждый день вспоминаем всю Его жизнь, и страдания, и смерть.

— Да? — вежливо сказал Каллист.

— Говорят, распятие — это было ужасно… Константин их сразу отменил, когда стал императором… А Юлиан их опять введет?

— Думаю, нет, — пожал плечами Каллист.

— Мне рассказывал Верна, что гвозди вот сюда вбивали, — она показала на свое запястье. — Потом… когда человек умирал, не всегда даже вытащить гвоздь можно было — он между костей застревал…

— Да, это страшная казнь, — кивнул Каллист. — Варварская. Для рабов.

Он осекся и замолчал.

Финарета грустно вздохнула.

— А ты — эллин ведь? — спросила она его, и в ее голосе уже не было прежней бойкости. — Говорят, у патриция Филиппа, который стихи пишет в стиле Гомера, дед часто рабов в виде наказания распинал.

Каллисту стало жаль ее и стыдно за свои необдуманные слова. Как он мог забыть, что христианский Бог был распят!

— Да и сам Филипп от деда недалеко ушел, — заметил Каллист, чтобы сгладить неловкость.

— У нас есть раб-эллин, — продолжила Финарета, вглядываясь в лицо Каллиста, словно пытаясь угадать его мысли. — Зевсу Ксению молится. Он со Спорад. А ты кому молишься?

— Я — неоплатоник, — ответил Каллист. — Последователь божественного Плотина. Ты… вы… слышали о таком?

— Плотин? Это тот философ, который у себя в доме сирот воспитывал и Эннеады написал? Про Триаду? — оживилась Финарета. — Про сверхсущное Единое, Ум и Душу? Где срединный Ум истекает от Единого? А вокруг Ума еще хороводы?

Все это юная рыжеволосая спартанка выпалила на одном дыхании, словно боясь, что не успеет высказать всех своих познаний.

— Финарета, ты… вы… читали Эннеады? — Каллисту показалось на мгновенье, что он видит сон.

— Нет, мне учитель рассказывал… и еще рядом с нами сосед жил, он вообще теургией занимался… бабушка с ним разговаривала про Плотина, я еще маленькая была, слушала. Интересно. А ваши статуи правда разговаривать и шевелиться могут? Бабушка говорит, это все обман для простых людей…

— Это не теургия, — раздраженно перебил ее Каллист. — Это невежи путают гоэтов, волшебников, и теургов.

— Да! Наш сосед тоже так говорил. Бабушка читала Эннеады, они часто спорили.

Каллист живо представил Леэну, читающую Эннеады и делающую заметки на полях кодекса. Ему стало не по себе.

— А Бог на самом деле и есть Триада, — продолжала Финарета, отодвигая корзину. — Только это не три разные, а Три Равные. Но Плотин не мог этого знать. Эту тайну только Дух Христов открывает. Человек не может сам до этой тайны подняться.

— Если ты помнишь, Финарета, у Плотина в жизни был четыре раза экстаз, когда он ощущал единение с божественным. Выше этого вряд ли поднимался когда-либо человеческий ум.

— Да, помню, он так еще сложно говорит — «пробуждаясь из тела к себе самому…». Забыла. Он дошел до пределов возможного познания, дальше — только через Сына Божия можно познавать.

— У Кесария есть старший брат, у него тоже экстазы были, — сказал Каллист.

— Он — неоплатоник?! — поразилась Финарета.

— Нет, он пресвитер сейчас… Вообще он ритор прекрасный. Григорий.

— А! — вежливо сказала Финарета.

— Я считаю, Финарета, — заволновался Каллист, — что Плотин — совершенный мудрец. Совершенный философ. А его последователи… Порфирий, например, все запутали. Зачем умножать ипостаси? Их должно быть три.

— И Плотин ничего плохого не писал о христианах. А другие… Порфирий нас терпеть не мог. А Иерокл Никомедийский погубил бабушкиного жениха.

— Финарета, помолчи, — раздался строгий голос.